Андрей Павлович Ромашов - Золотой исток

над огнем.

Яков хотел уже ползти обратно, но один из парней, стоящих над костром, заговорил:

— А вдруг на Сорочьем Ручье ничего нет — ни алмазов, ни золота? Просмеют нас.

— Ну и пусть! — ответил ему другой. — Все равно не зря разведаем. Если экспедицию туда посылать, сколько денег надо. И людей отрывать от работы… Только я верю — мы обязательно найдем. Обязательно!

Яков насторожился: ребята о Сорочьем Ручье говорят. От кого они узнали? Кто сказал им?

Один из парней, тот, который первый заговорил о Сорочьем Ручье, достал из мешка чайник и пошел к озеру. Яков сначала хотел идти за ним, но раздумал. Может быть, проговорятся ребята, скажут, кто из них знает дорогу к золоту?

— Ваня, дай мне нож, — попросил маленький. — Я окуня разрежу.

— В мешке он, — ответил ему черноволосый, встряхивая над костром рубаху.

Маленький достал из мешка широкий охотничий нож, разрезал окуня на четыре части и сказал:

— А щука по траве ходить может, дедушка говорил.

Пришел парень с озера, поставил чайник на огонь и толкнул четвертого:

— Вставай, Сеня!

— Не Сеня он, а соня, — засмеялся маленький Тот, которого назвали Сеней, оказался худым и длинным парнем. Встав на ноги, он долго еще не мог окончательно проснуться — спал стоя.

Ребята беспрестанно говорили, но Сорочий Ручей поминали редко. Яков только и узнал, что есть у них какая-то французская карта.

Июньское солнце было теплым и ласковым. После чая ребят, видно, совсем разморило.

— Давайте поспим, — предложил черноволосый. — Потом к речке двинемся. Сеня пусть подежурит. Он больше всех спал.

— Он спал, а я не спал, — сказал маленький. — Я не люблю, когда дождь. Ночью он холодный.

Трое легли спать у затухающего костра, а четвертый остался караульщиком, сел в куст, положив на колени берданку… Но и он тоже скоро уснул.

— Ну!.. — выругался Яков, — покажу я вам, мурашата, золото, не обрадуетесь! — Удивленный и злой, он встал, огляделся и шагнул к уснувшему караульщику.

ФРАНЦУЗСКАЯ КАРТА

Прошло десять лет, как закончилась гражданская война на Урале.

Веселой травой заросли окопы, затянулись крапивой воронки от снарядов, покрылись ржавчиной брошенные винтовки и нерасстрелянные обоймы… Но люди не забыли войны. Великая война за землю и волю жила не только в рассказах бывших красноармейцев и партизан, она жила в сердце каждого рабочего человека… Каждый понимал, что в неостывших искрах революции его сила, его право — право хозяина своей судьбы и своей земли. Каждый берег это право больше жизни и передавал его детям своим, как нетленное оружие.

Дети играли в воину. Дети тоже хотели быть героями. Они сражались с белыми за землю и волю в заросших крапивой окопах. Им казалось, что пушечный гул все еще бродит по тайге, вокруг старого поселка солеваров.

…Ваня рассказывал об этом отцу.

— Верно, сынок, — подумав, соглашался с ним отец. — В лесу эхо осталось, а в душе людей красота…

Отец работал в конторе, на строительстве, а мать — в женотделе.

Мать приходила домой поздно, усталая и сердитая. Бросив платок на сундук, она сразу садилась за стол ужинать.

— Господин Рокфеллер, Дарьюшка, слов нет, капиталист. Но руки перед едой мыть все-таки надо, — ласково говорил ей отец.

Она сердилась, но руки мыла.

После ужина каждый занимался своим делом: мать читала свои книжки, отец мыл посуду на кухне, а Ваня убегал к приятелям. Или дружки приходили к нему. Чаще других заходил Сенька-Гоголь.

— А я новый стих написал, — объявлял он, переступая порог.

— Послушаем, послушаем, — говорил отец. Сенька выходил, на середину избы, доставал из кармана тетрадку и начинал читать:

Раньше сразу за дорогой

Начинался лес:

Выли волки, ухал филин

И кричала рысь.

А теперь на месте сосен,

Елей и осин

Город выстроят Советы

И завод один.

— Славное стихотворение у тебя получилось, брат, славное, — хвалил его отец.

— А мамка меня опять бить собиралась, — жаловался Сенька.

— За что?

— Сестренка на улицу выпала. Стих я писал, а она на окошке сидела и сковырнулась.

— Ушиблась?

— Нет. Она у меня --">