Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк - Городская сестра

   -- Главное, чтобы он был с мезонином, Дунюшка... Очень это приятно.    -- Уж какой будет,-- уклончиво отвечала Авдотья Ивановна.-- Даровому коню в зубы не смотрят.    -- А ты старайся, глупая. Ежели баба что захочет, так она чорта за рога приведет.    Авдотья Ивановна грустно улыбалась, слушая льстивыя речи отца. У всех у них одно на уме, а никто не подумает, каково ей за всех поворачиваться.    Степанида попрежнему как будто избегала сестры и неохотно приходила к. ней. Сама Авдотья Ивановна даже не заговаривала с ней о поездке в Питер, предоставляя приготовить все матери. Старуха Анисья, действительно, старалась и никак не могла понять, что Степанида все отмалчивается и как будто что-то скрывает.    -- Совсем как с березовым пнем разговариваем,-- жаловалась Анисья.-- Перечить не перечит и соглашаться не соглашается.    Когда почва в достаточной мере была подготовлена, Авдотья Ивановна назначила день отезда. Что же! Будет, погостила, пора и честь знать. Ее потянуло в Питер, туда, где и тепло, и светло, и весело. Тот запас добрых и хороших чувств и мыслей, которыя Авдотья Ивановна везла с собой на родное пепелище, был израсходован.    Окончательное обяснение с сестрой Степанидой произошло без всяких затруднений. Девушка имела такой покорный и даже испуганный вид.-- Ты меня боишься, Степа?-- спрашивала Авдотья Ивановна, обнимая сестру и заглядывая ей в глаза.    -- Боюсь...-- откровенно признавалась Степанида.    -- Тебе не хочется ехать в Питер?    -- Не знаю...    Потом Степанида расплакалась. Авдотья Ивановна начала сердиться.    -- Я ведь тебя не тащу силой, глупая,-- говорила она.-- Не хочешь -- оставайся дома.    Степанида продолжала плакать. У Авдотьи Ивановны мелькнула мысль об ея женихе.    -- Тебе, Степа, может-быть, твоего Илюшку жаль?    -- Жаль...    -- Да ведь ты его не любишь?..    -- Не люблю, а все-таки жаль... Пропадет он без меня. Совсем он глупый.   

VIII.

   Осенний дождь -- мелкий, назойливый, пронизывающий. Волга потемнела, а береговыя дали точно потонули в водяной пыли. На перевозе через Волгу Константин встретил несколько горушкинских знакомых мужиков, а на пристани его точно дожидались кривая Фимушка и кума Ѳедосья.    -- Куда поволокся, Коскентин?    -- А дело есть, вот и поколокся,    -- Дунька-сахарница послала?    -- Тьфу!..    -- Сахар тащишь Маркычу?    У Константина в руках был порядочный сверток, в котором, действительно, был и сахар, и чай, и французския булки. Как только эти проклятыя бабы унюхали сахар -- удивительно! Константин постарался скорее улизнуть от ядовитых баб и свернул к лесопильному заводу. Гризь стояла непролазная, и он с трудом вытаскивал ноги. Приходилось останавливаться, чтобы перевести дух. У Константина болели ноги от вечной трактирной беготни.    -- Уж только эти бабы,-- ругался Константин всю дорогу, пока шел в Горушки.-- И Авдотья Ивановна тоже хороша... Сама бы и ехала к родителям. А то нет: "Ты уж, Коскентин, сходи... Вот тебе рупь!". Тьфу... Конечно, я человек подневольный и всем должен услужить, а только не порядок. Эх, грехи, грехи!..    Константин любил сокрушаться о своих грехах, а сейчас к этому особенно располагала осенняя погода.    Появление Константина в избушке Маркыча произвело настоящий переполох. Старуха Анисья даже перепугалась, когда он передал ей сверток.    -- От Авдотьи Ивановны...-- коротко обяснил Константин, делая суровое лицо.    Стенанида тоже была дома. Она уже третий день как не ходила на фабрику и собиралась в далекий путь. Константин подсел к Маркычу, раскурил папироску и проговорил:    -- А я к тебе, Маркыч, насчет щиблет...    -- Ах, ты, братец ты мой,-- спохватился Маркыч.-- А твои щиблеты не готовы... Все собирался, а руки не дошли.    Развернув сверток, Анисья нашла в нем фунт чаю, пять фунтов сахару, несколько французских булок и т. д. "С чего это вздумалось Дуне перед самым отездом безпокоить себя? Успела бы, а то еще Коскентина посылает". Константин просидел битых полчаса, выкурил три папиросы, поговорил о погоде, обругал своего буфетчика, а потом начал прощаться.    -- Ну, так я, Маркыч, в другой раз заверну... Ты уж постарайся насчет щиблет.    Подойдя к двери, Константин остановился, хлопнул себя рукой по карману и проговорил:    -- Экая память-то девичья, подумаешь!.. Ведь чуть не забыл. От Авдотьи Ивановны есть письмо вам. Вот разиня-то, то-есть я разиня. А еще как она наказывала мне, чтобы в собственныя руки и прочее.    Константин подал смятый конверт Анисье и еще раз хлопнул себя по карману,    -- Опять --">