Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк - Городская сестра

Дунечка, зажилась ты в деревне,-- писал старик,-- а, обо мне и забыла совсем. А я все жду... Левая нога болит прежнему, одышка мучит, плохо ем, плохо сплю. Ворочаюсь-ворочаюсь ночью на постели и все думаю, чем-то ты меня, голубчик, обрадуешь, и как идут твои дела. Поцелуй свою милую сестричку от меня и скажи, что ей комната уж приготовлена -- крайняя угловая. Там ей никто не будет мешать. Будет сидеть, как птичка в золотой клетке. С нетерпением жду и вышлю на вокзал лошадей", и т. д.    Это только обозлило Авдотью Ивановпу, особенно напоминание об угловой дальней комнате, где "никто не будет мешать". Много девушек прошло через эту комнату, а в том числе и Авдотья Ивановна.    "Ишь, что захотел,-- сердито думала она, кусая губы.-- Очень уж разлакомился... Нет, голубчик, это я была дурой, а Степаниду подождешь и даже очень подождешь".    А о домике на Петербургской стороне ни одного слова. Очень хорошо. Нет, голубчик, будет: раз была дура дурой, а в другой раз -- атанде, Гаврила Евсеич. Ваше-то лакомство больших слез девушкам стоит, которыя глупыя.    В Горушках в это время успела разыграться целая драма. Маркыч начал попивать и под пьяную руку проболтался жене, что отправляет Степаниду в Питер с сестрой, а потом и сам туда же переедет на житье. Анисья ужасно разсердилась и на мужа и на Авдотью Ивановну. Произошла крупная ссора, причем разсвирепевший Маркыч поучил жену. Побитая Анисья, конечно, полетела в город и накинулась на Авдотью Ивановну с попреками и укорами.    -- Ловко ты обошла пьянаго дурака, Дунька!.. Наговорила с три короба, а он поверил... Не видать вам Степаниды, как своих ушей.    Авдотья Ивановна была возмущена и, дав время матери сорвать сердце, холодно и с достоинством ответила:    -- Маминька, и все это вы даже совершенно напрасно выражаете и только без пути себя тревожите... да. Сами вы наболтали, а я бате ни словечка не говорила. Ваше дело...    -- Не заговаривай зубов, змея подколодная! Знаю, с чем приползла к нам и свой хвост подкинула... Тебе только бы сманить Степаниду да продать ее своему змею. Все, все знаю, скверная...    Старуха пришла в такой раж, что говорить с ней было излишне. Авдотья Ивановна молчала все время, пока мать неистовствовала и всячески ее поносила. Эта политика произвела свое действие, вернее -- Анисья почувствовала усталость и начала причитать, как по покойнике.    -- Вам бы, мамынька, холодной воды выпить...    -- Отстань!.. Всю жисть эту самую холодную воду пьем... Сама пей, коли нравится.    -- И очень даже напрасно себя безпокоите, мамынька. И совсем мне не нужно вашей Степаниды. Пусть выходит замуж за какого-нибудь вахлака да и мается с ним всю жисть, а вы будете любоваться да радоваться, глядя на нее. Пьяный муж будет ее бить, ребятишки буду сидеть голодные.    -- Ох, верно, Дунюшка!-- неожиданно согласилась сразу отмякшая Анисья.-- Все у нас пьяницы, ежели разобрать. Вот как все пьют! Илюшка тоже пьет, когда в артели. Когда-то пришел пьянешенек и Степаниду прибил. Одно слово, озорник.    Авдотье Ивановне сделалось жаль матери, которая и разсердиться понастоящему не умела. Она припомнила свое горькое детство, пьянство отца, тяжелыя семейныя сцены и целый ряд безобразий, каких детским глазам и не следовало бы видеть.    -- Это тебя тетка Лизавета подослала,-- повторяла Анисья, вытирая слезы.-- Одну племянницу сманила, теперь подсылает за другой.    -- Не грешите, мамынька... Тетка Лизавета тут ни при чем. Да и разговаривать-то нам с вами, мамынька, не о чем, ежели сказать правду. Вот уеду завтра -- и всему делу конец. Надо и о себе подумать... Я тут у вас, как блудливая кошка. Будет, всего наслушалась. Вы по-своему будете жить, я -- по-своему. Только и всего.    Эта косвенная угроза напугала Анисью. А вдруг Дунька возьмет да и уедет: вильнула хвостом и была такова. Впереди было что-то в роде надежды и вдруг -- ничего не останется. Как есть ничего... В голове Анисьи промелькнул целый ряд своей горушкинской жизни, и она окончательно испугалась.    -- Стара я стала, Дунюшка...-- заговорила она упавшим голосом.-- Совсем выжила из ума. Вот и мерещится разное... Думаешь-думаешь, как бы все получше да по душе...    -- А вы, мамынька, лучше уж совсем не думайте,-- заговорила Авдотья Ивановна, обнимая мать.-- Все устроится помаленьку. Бедностью-то своей ведь мы никого не удивим, а слезами не разжалобим. Только богатым на свете хорошо живется.    Маркыч начал заходить к дочери каждый день под разными предлогами и непременно сводит разговор на дом на Петербургской стороне. --">