Роберт Уралович Ибатуллин - Заброшенная дорога

Роберт Уралович Ибатуллин Заброшенная дорога

Олимпиодор: Что касается завоевания нас варварами, я не вижу в этом большой беды, мой Аммоний. Пусть придут и покорят нас, как ромеи покорили эллинов. Мы покорим их, как эллины покорили ромеев. Кто знает? Возможно, скифы или германцы усвоят нашу мудрость и свежими силами построят обновлённую империю, которая превзойдёт Рим настолько же, насколько Рим превзошёл Македонское царство?

Аммоний: А через тысячу лет тоже сгниёт и рухнет, и будет завоёвана какими-нибудь гипербореями или антиподами. И так снова и снова, пока однажды очередное воплощение империи не захватит всю Ойкумену. А что потом? Что будет, когда варвары кончатся? Когда эта всемирная империя тоже рухнет — кто придёт её обновить?

1

На исходе ночи 24 августа, в тот самый час, когда войско Алариха входило в Город через Соляные ворота, открытые рабами по приказу одной из знатнейших римских аристократок^[1] — далеко на юго-восточной окраине империи уже рассвело.

Реконструкция позднеримской крепости Наг эль-Хагар в Верхнем Египте (предположительно Презентия, временная резиденция дукса Фиваиды) [Karelin 2011]

Реконструкция позднеримской крепости Наг эль-Хагар в Верхнем Египте (предположительно Презентия, временная резиденция дукса Фиваиды) [Karelin 2011]

Внутренний двор принципия Первого Валентинианова легиона^[2] — квадрат портиков из жёлтого известняка — ещё тонул в лиловой тени. Стояла прохлада. Начинался приёмный день у дукса Фиваиды — командующего римскими войсками на южной границе Египта. По углам и портикам переминались в очереди военные и гражданские — просители, жалобщики, искатели милостей и профессиональные ходатаи.

Гражданских было немного, и только арабы и греки^[3] — ни одного египтянина. По египетскому календарю начинались эпагомены, вставные пять дней между концом старого и началом нового 360-дневного года. Несчастливый тринадцатый недомесяц, когда египтянин даже из дома побоится нос высунуть, а не то что вступить в отношения с такой грозной, непредсказуемой стихией, как римское начальство.

Высокая аркада отделяла двор от полуоткрытого сводчатого зала базилики. Под сводами возвышался трибунал, как театральная сцена, а в кресле посреди трибунала восседал дукс Фиваиды, муж славный Флавий Секундин^[4]. Седой и грузный, он сидел с прямой спиной и каменным лицом, стараясь выглядеть монументально, широко расставив ноги в белых брюках и кавалерийских остроносых сапогах. Из-под красного плаща, застёгнутого фибулой на плече, торчала рукоять меча в ножнах на широком воинском поясе из тиснёной кожи. Белую тунику украшали две вертикальные полосы златотканого узора из розеток и свастик. На шее наградная гривна сверкала золотом.^[5]

Слева и справа от дукса на трибунале выстроились воины его свиты, офицеры легиона, чиновники канцелярии. За ними возвышались на частоколе шестов значки центурий, драконы когорт и в центре, выше всех — орёл легиона. Ещё выше на стене, под самым карнизом свода, нависали доски с портретами августов во весь рост, в порфирах и золотых венках: западный император Гонорий и восточный, восьмилетний мальчик Феодосий.

Внизу перед трибуналом стоял почётный гость — посол одного из нубийских царьков. Высокий, темнокожий, в белой хламиде с красной каймой, в облегающей шапочке, обвязанной златотканой лентой^[6], он торжественно вздымал золочёный посольский жезл и декламировал по-гречески:

— …Мой госбодин^[7] Данокве^[8], василиск нубадов и всех эфиобов, лев Нижней страны и медведь Верхней страны^[9], босылает великому василевсу Феодосию и тебе, бобедоносный стратилат…

В очереди хихикали над его акцентом. Но дукс и его свита, конечно, хранили подобающую невозмутимость.

Воины посла, суроволицые татуированные нубийцы-копейщики в полосатых юбках и кожаных шлемах, со щитами из дублёных коровьих кож, выстроились двумя рядами вокруг подарков. Здесь лежали алебастровые вазы с благовониями, слоновьи бивни, страусовые перья, леопардовые шкуры, и стояли две рабыни — --">