Лев Иванович Ошанин - Талисман Авиценны

повезло.

И особенно после того самаркандца —

Ибн Сина шаг за шагом лечил его сам,

В этот вечер больной уже стал подниматься,

Веселеть, улыбаться врачу и друзьям.

В чем ошибка? Под утро ему стало хуже,

И с последней звездою он молча угас.

В умиравших глазах отпечатался ужас,

Ибн Сине никогда не забыть этих глаз.

Он считал себя неучем. Не было сладу

С жаждой знать, отделять и вычеркивать ложь.

Он ходил на базаре по книжному ряду,

Только нужную книгу не сразу найдешь.

Знал Коран наизусть, да какой в том прибыток!

Знал законы, их мог толковать на ходу.

И не знал что-то главное…

                                      Может быть, скрыто

Это главное в тихом эмирском саду?

Недоступно, неведомо для человека,

Если он не из царствующей семьи.

Там Хранилище Мудрости — библиотека

Бережет многодумные тайны свои.

Вновь он роется в книгах на старом базаре,

И его уже помнят доставщики книг —

То его стариком Гиппократом одарят,

То, глядишь, и Гален из-под пыли возник.

А астрологи, муллы все злей и угрюмей

Перед ним опускают огонь своих глаз.

Завещавший богатство мечети не умер,

Потому что вот этот Хусейн его спас.

Он, поникшую жизнь вырывая из праха,

Их немалым доходам мешает порой.

Злые тени грозят ему карой аллаха.

Карой неба. А может, и карой людской?

…Ночью с улицы к ним застучали упрямо.

Он вскочил, ошарашенный шумом ночным.

Возле дома стояли солдаты — гулямы.

Оказалось, гулямы явились за ним.

Он накинул халат. Мать, затихшая в горе,

И соседи, проснувшись, глядят ему вслед.

Вот что значит со слугами божьими спорить…

А такой он был добрый…

                                       В семнадцать-то лет…

Вдоль дувалов его чуть не волоком тащат.

И при этом орут:

                           — Побыстрее, юнец! —

Не тюрьма ли их ждет, что решетки таращит?

Нет, тюрьма в стороне. Путь привел во дворец.

Дверь открылась. Придворный с кривою усмешкой

Поманил его пальцем под каменный свод.

На ступеньках крутых обернулся.

                                                         — Не мешкай.

Светлоликий тебя — недостойного — ждет.—

Что? Хусейн испугался. Зачем он эмиру?

Может, скрыться поможет бухарская ночь?

Он не знал, что эмира болезнь надломила

И врачи не сумели эмиру помочь.

Вот тогда и послали за ним. Он не помнит

Ни нахмуренных лиц, ни халатов цветных,

Ни наполненных дивною роскошью комнат…

Светлоликий был жив, но безжизненно тих.

Знал Хусейн, чем грозит неудача. Тревожно

Билось сердце в сиянье дворцовых огней.

Хорошо, что болезнь оказалась несложной.

За три дня безотлучных он справился с ней.

И запомнилось только: на утренней сини

Маски лиц — удивление, страх, торжество.

Зал заполнен людьми. Он стоит посредине.

Светлоликий, прищурясь, глядит на него.

— Ты, юнец, от болезни избавил эмира.

Значит, есть в тебе счастье, талант в тебе есть.

Чтоб монаршую милость молва не срамила.

От эмирских щедрот что тебе преподнесть?

Длиниогривых коней самой солнечной масти?

Должность в вечной прохладе эмирских палат?

Волооких красавиц с ресницами настежь?

Груду золота? Или парчовый халат?

— Нет, — ответил юнец, — я в желаньях умерен.

Но я знаю, что ты всемогущ и велик.

Ты открой мне в Хранилище Мудрости двери.

Допусти меня к медленной памяти книг.

— Это все? — удивился эмир непритворно.—

Ты не шутишь? —

                              Он двинул алмазным перстом.

— Бескорыстье ребенка! — вскричал он придворным. —

Он об этом не раз пожалеет потом.—

И усмешки по лицам запрыгали тенью.

А юнец, поклонившись почтительно им,

Стройный, строгий, пошел, не теряя мгновенья,

Прикоснуться к великим предтечам своим.

Как повелел всевидящий аллах,

Здесь, в сердце азиатского простора,

Отцом его был добрый Абдаллах,

А матерью красавица Ситора.

Под Бухарою в Афшане рожден —

В мальчишеском азарте сновидений

Где тот момент, когда почуял он

--">