Виктор Александрович Иутин - Кровавый скипетр

не мог, что спустя время эта самая девочка, повзрослев, пленит пожилого великого князя.

Поглаживая острую седеющую бородку, Василий в своих грешных мыслях уже представлял, как овладеет ею, когда женится на ней. Всё уже готово к тому, и ныне удалена последняя преграда…

Соломония давно догадывалась о новом увлечении мужа, о том перешёптывались её ближние боярыни, а ныне, когда завели её в одну из келий монастыря, где ждал митрополит, поверила всерьёз. Осознала, что Василий уже не воротит её, не передумает и Соломонии ныне уготована монашеская жизнь до конца дней. Келья была маленькой, невзрачной, больше похожей на темницу. Свет утреннего морозного солнца лучом пробивался сквозь маленькое оконце, находящееся едва ли не под самым потолком. Следом за Соломонией в келью вошли две монахини и поджарый, высокий дворянин Иван Поджогин, верный пёс великого князя.

— Начинай, владыко! — молвил он, встав в дверях. В полузабытьи Соломония опустилась на колени. Уже донеслась до её слуха молитва митрополита, уже узрела ножницы и монашеский куколь в руках монахинь. Не выдержала, выпустив истошный крик из самой груди. Монахини и митрополит даже невольно отступили назад.

— Молю, владыко! Не надо! Не могу! Не могу принять я сей постриг! — рыдала истошно Соломония. Пухлые щёки её, залитые слезами, покрылись пунцовыми пятнами. В отчаянии она бросилась к Поджогину:

— Скажите Василию! Скажите, что согласна на всё, только не в монастырь! Отвезите меня к нему!

— Покорись воле князя великого! — настаивал твёрдо и холодно Поджогин. Осознав, что спасения не будет и никто не сжалится — ни митрополит, ни строгий Поджогин, Соломония закричала пуще прежнего, в забытьи бросилась к монахиням, вырвала из их рук куколь, бросила на пол, начала с ненавистью топтать.

— Нет! Он не мог! Не мог!

Короткий и резкий свист разрезал воздух, и Соломония, когда разом ожгло спину и плечо, рухнула на пол, успев лишь подставить руки. Позади неё с плетью в руке стоял Поджогин.

— Дерзишь противиться воле государевой? Покорись, Соломония!

Поняла, что всё кончено. Уже молча приняла постриг и новое имя — София. Дала обрезать волосы, помогла монахиням одеть себя в чёрные одежды. И лишь потом, оставшись одна, закрыв глаза и стиснув зубы, процедила гневно и сдавленно:

— Проклинаю! Проклинаю их всех. Его, и всех, кто родится от него, от детей его… Проклинаю!

Знала бы инокиня София, какой страшной бедой обернулось её проклятие не только для угасавшей уже династии Рюрика, но и для всего русского народа…

А Василий Иоаннович спешил овладеть юной литвинкой. Уже в январе была устроена свадьба, и эта красавица с пронзающим взглядом холодных зелёных глаз поразила гостей. И всё же ощущалось в ней что-то иное, иноземное, чуждое русскому человеку.

Годы Елена не могла забеременеть. Василий отчаивался, время шло, он старел, а наследника всё не было. Но он слишком любил молодую жену, чтобы позволить себе и её упрятать в монастырь. В отчаянии думал о проклятии — ведь многие духовные деятели и придворные были против этого брака с дочерью литовского перебежчика. Невольно Василий думал о Соломонии — может, так Господь наказывает его за великий грех? И, плача от бессилия и обиды, великий князь молился, бившись о пол пред иконами:

— Мудрый ангеле и светлый, просвети ми мрачную мою душу своим светлым пришествием, да во свете теку во след тебе! Дай, Боже, мне сына!

Господь сжалился над московским правителем — спустя четыре года брака, в конце 1529 года, Елена поняла, что носит ребёнка…

Двадцать пятого августа 1530 года тишину великокняжеского терема пронзил детский плач. Елена мужественно перенесла роды, терпела боль, стиснув зубы, и наконец извлекла из себя наследника московского стола. Ворвавшемуся в горницу великому князю объявили, что родился сын. Уже видел он крохотную головёнку новорождённого, коего укутывали в белые простыни. Василий со слезами счастья бросился к измождённой Елене, прижался губами к её вспотевшему лбу.

— Господь услышал меня! — прошептал он и перекрестился.

Уже через девять дней младенца с именем Иоанн крестили в Троице-Сергиевой лавре. Ярко горели свечи, придворные и родичи толпились на почтительном расстоянии от игумена Иоасафа, совершающего крещение, и великого князя, держащего на руках сына. Младенец удивлённо озирался выпуклыми глазками, тянулся --">