Борис Борисович Колоколов - Русская сага

того искать, где оная сошлась с Америкой: и чтоб доехать до какого города Европейских владений или, ежели увидят какой корабль Европейской, проведать от него, как оной кюст называют и взять на писме и самим побывать на берегу и взять подлинную ведомость и поставя на карту приезжать сюды».

Слов-то всего, если считать с союзами да предлогами — восемьдесят восемь… А дался наказ не вдруг. Хотелось в краткости охватить многое, хотелось, чтобы в чтении звучал собственным голосом, внушал неизбывность дела, передавал чужим сердцам его заботу. Корпел несколько дней над бумагой, запершись, корпел как заправский писец.

Вот уже прошли столетия, а ученые люди по сей день все гадают да спорят, что же побудило Петра, какой мудрец его надоумил, кто подтолкнул взяться за перо и начертать этот, весьма строгий, как перед баталией, а в подтексте даже грозный, наказ. И представьте, порой изыскивают таких «подсказчиков»! Дивно? Будто Петр не был Петром, не обладал ни волей, ни государственной сметкой, а всегда во всех делах нуждался в подсказках. Думается, это пустое, никчемное занятие — выискивать для такого Мужа подсказчиков со стороны. О чем наказ-то, если пересказать его своими словами? Требуется пролить свет на восточные окраины земли, что и как там сложилось от природы, есть ли там сквозной ход из Студеного в Восточное море и если есть такой ход — пролив, — то чья земля лежит против оконечности Азийского материка. Все. Простая, но и почетная задача. А получилось что с этим наказом, каким на поверку оказался он в судьбе Петра? По существу отлился в его духовное завещание: других завещаний начертать не успел. Но успел Петр, на то судьбой дни еще были отпущены, утвердить главных исполнителей. А отчего так торопился теперь? Недужилось — простыл на воде — да чего-то особенно подозрительно на сей раз томило душу тоской. Вот и взялся сформулировать на бумаге главнейшую на сей день задачу. Сынка теперь не призовешь, свою заботу ему не внушишь. А в думах сам давно был зачарован Ост-Индией, все мечталось, все думалось проторить туда свою дорожку, наиболее способную для России — Студеным морем вдоль северных побережий Сибири. Ведь это так будет ладно для будущих поколений, если проложится такая морская дорожка! Кто о чем печется, а глава государства в первую голову обязан думать о будущем. Вот и начертал ее, эту верховную задачу.

Петр того не знал, мы о том ведаем — дни его жизни были сочтены. Он угасал. Присмотримся же еще разок к живому. Видение тут у всякого человека, естественно, может быть свое: один так, другой — эдак увидит да расслышит его голос с далей времени. Мне он видится сидящим за тем вот дубовым столом, сам он в бархатном вишневоцветном камзоле, у запястий рукава с кружевной выпушкой. Под локтем и рядом на столе карты. Да, карты вразброс по всему столу. Все они самых первородных красок, из-под пера чертежников. А поверх всего лежит пред глазами листок бумажки с недолгим списочком фамилий. Локтем прижата, пожалуй, важнейшая к случаю карта — кою приподнес ему в благодарность и в услужение возвращенный его царской милостью из сибирской ссылки пленный швед Филлип Табберт. Он оказался человеком мозговитым, хоть и в ссылке был — ворон там не считал, мух не ловил, а занялся по людям сбором сведений об окраинных водах-землях и свел эти сведения на географической карте. На ней отчетливо обозначен пролив Аниан. Об этом проливе как раз и были теперь думы Петра. Казалось бы, тут и сомневаться пора перестать, похоже по всему — ход из Студеного в Восточное море там есть. Слухов на этот счет и прежде того до ушей доносилось много. Но только Табберты Таббертами, слухи слухами, а пока все такое не положено на карту рукой нарочно тобою посланных людей — подобного рода сведения достойно принимать за летучий дым. Но все же он вдруг извлек Таббертову карту из-под локтя, положил возле глаз и принялся в раздумчивости постукивать по ней костяшками пальцев.

А перед столом, чуть поодаль, в терпеливом выжидаиии приказов стоял генерал-адмирал Апраксин. Скрывая старость, он прямился, держал гордую осанку, а плечи вопреки воле все ж таки слегка горбились. Хотелось сесть, не то взяться для опоры рукой за спинку кресла. А не смел сделать ни того, ни другого. Он-то норов Петра Алексеевича вот как знал. Терпеливо ждал слов хозяина.

Петр, как это с ним бывало, в своей манере резко откинул с лица сползшие на лоб, на щеки пряди волос, метнул в адмирала --">