Юрий Александрович Фанкин - Императорские игры

Юрий ФАНКИН ИМПЕРАТОРСКИЕ ИГРЫ

1 

Однако и в позднее время не спит Рим: проплывают в зыбкой сини, приправленной болотистым туманцем Субуры, хвостатые огоньки факелов, устремляются по зыбким деревянным мостам через Тибр навстречу разврату и пьяному веселью, – это когорта^[3] “золотой молодежи”, августиан, вместе с юным кесарем, надевшим серый плащ простолюдина, отправляется в очередное ночное похождение.

Размеренно цокают по Священной улице копыта преторианского патруля; величественное движение гвардейцев словно оттеняет вороватую суетню августиан, пробирающихся по окраинным улочкам, и кесарь Нерон, несколько часов тому назад сообщавший значительным шепотком префекту ночной пароль, сейчас испытывает мальчишескую робость и больше всего на свете не желает сталкиваться с этим грозным и словно вышедшим из повиновения патрулем.

Ночью, среди громадин-храмов, почти незаметен округлый, как праматерь-земля, храм Весты, построенный вторым римским царем Нумой Помпилием. Мудр был царь Помпилий, считавший основой всего сущего Огонь. Все идет от солнца, от искры, от тепла. Солнце обогревает землю, очаг – жилье, и человеческое сердце – тоже очаг: погаснет оно, и холод, такой же вечный, как тепло, одеревенит тело.

Днем и ночью горит огонь на алтаре храма Весты, и девственная весталка ^[4] в белом одеянии смотрит, не отрывая глаз, на меняющие окраску языки костра – то ослепительно белые, то пронизанные тускловатой голубизной, то зацветающие ало, маково, и этот красный цвет действует на молодую весталку остро, освежающе, отгоняет туманную дрему – единственный из ночных соблазнов. Что бы ни происходило на земле и в Риме, огонь не должен угаснуть. Если уступит сладкому сну молодая весталка и покроется мертвым пеплом государственный очаг, страшные беды обрушатся на Вечный город, розгами, а может быть, и смертной казнью обернется для девы древнего благочестия ее слабость и нерадение.

Что видится молодой весталке Юнии в этом пламени, дразнящем воображение? Лик бога Гелиоса? Приманчиво алая фата невесты, которую она может накинуть на сиротливо подстриженные волосы не раньше своего тридцатилетия? А может, красный плащ кесаря Нерона, от которого веет не добрым теплом, не светлой страстью, а чем-то темным, обжигающим?..

Юния вздрагивает, берет тонкой рукой из серебряной чаши горсть ладана и бросает в огонь – ей нужно сбить, превратить в безобидные стебли эти красные лижущие языки.

Дымчато-голубоватый цвет разливается на алтаре. Юния успокаивается.

Бесшумно входит в святилище старшая весталка – Великая дева. Белое платье до пят, перехваченное на талии шелковой веревкой, белое головное покрывало, делающее лицо царственно удлиненным – всюду строгий девственный цвет. Дева останавливается в тени, отбрасываемой высокой мраморной колонной, смотрит пристально на молодую весталку, приложив руки к серебряному медальону. Медальон почти незаметен на белом, и лишь отсветы огня выдают его тускло возгорающуюся гладь.

Не спит ли Юния? Не одолевают ли ее житейские грезы? Великая дева помнит, как рождал в ее памяти алтарный огонь луговое разноцветье – милая луканская усадьба отца! – как голубовато высвечивали в полночном костре глаза молодого трибуна Полибия… Три года мучили виденья Великую деву, и только потом она научилась любить и замечать один огонь – вечный и притягательно бесстрастный, а если ей и виделись в костре чьи-либо черты, то это был огненный облик всевластной и непогрешимой Весты.

Открыты глаза молодой весталки, но Великая дева знает: коварен сон и может приучить спать с открытыми глазами. Великая дева ждет, не уходит. Но вот дрогнули длинные с мягким изгибом ресницы Юнии, тихая улыбка пробежала по ее лицу. Нет, не спит Юния. И не заснет. Что-то житейское волнует ее неокрепшую душу.