Александр Эрдимтович Башкуев - Убить Архимеда

этих, проклятых богами, краях. Интересно, что здесь было тогда? Я даже вздохнул:

— Дорого бы я дал за то, чтобы знать, что это было за здание.

Я ничего не имел в виду, но буквально через пару минут снизу раздалась ругань и крики, а мой друг и советчик Ларс закричал:

— Пошевеливайся, греческий смерд, великий центурион изъявил желание тебя видеть.

Мои солдаты приволокли и швырнули к моим ногам моего переводчика. В день, когда мы взяли город, нашей Авентинской когорте за особую храбрость дозволили разграбить всю эту часть. Ну и — ребята под горячую руку перебили немало возможных рабов, а вот этого — пощадили. Он бежал по улице, прихрамывая на обе ноги с корявой нелепой клюкой и огромным мешком. Ребята решили, что у него в мешке золото и решили отнять.

Когда старикан стал драться клюкой, ребята чуть животики не надорвали со смеху. Он их так насмешил, что они с ним забавлялись, как кошки с мышью, пока один из них, подкалывая старикана кончиком боевого меча, не зацепил мешка, а тот — разорвался. Из дыры посыпались свитки книг и ребята так разозлились, что чуть не убили старого придурка. Они даже в сердцах размотали пару свитков — думали, что может внутри были денежки, ну, а потом решили привести старикана ко мне: в нашей сотне я один умею читать и писать и они решили, что в свитках могут быть какие-нибудь забавные штуки про зарытые где-то сокровища, или что-нибудь занимательное: про ведьм там, или греческих шлюх.

К сожалению, свитки оказались на греческом, а я не знаю их птичьего языка. Поэтому, раз город мы уже взяли, я приказал сохранить придурку жизнь: для тяжелых работ он был уже слишком стар, но мог повеселить нас за время осады. К тому же греки известные шутники, да проказники — в ближнем бою у них душа в пятках, но пока дело не доходит до кулаков, они — великие выдумщики. Только поэтому мы до сих пор и не поймали этого Архимеда. А старикашка знал нашу речь и за эти месяцы немало нас позабавил.

Поэтому когда старикан протер глаза (ребята выдернули его из постели), я спросил:

— Что здесь было раньше?

— Театр, ваша милость.

Ребята загоготали, а я нахмурился и сказал:

— Бесстыдный вы народ, греки. Небось бегали здесь нагишом со вторым привязанным членом да размалеванной рожей и потешали толпу. Видал я ваши комедии, — это мерзость. Когда мы возьмем вашу драную Грецию, клянусь Либером, мы запретим все так называемые вами — театры.

Старикан огляделся вокруг, будто видел все это в первый раз, отпихнул руки моих людей и подошел к обгорелой стене разбитого здания, погладил ее и тихонечко отвечал:

— Ты не видел настоящего искусства, варвар. Ты привык к пошлым комедиям и простым фарсам, коими вас потешают на ваших же Сатурналиях. Здесь же когда-то шел Софокл, да Эсхил… Когда-то Сиракузы были Столицей Западной Эйкумены, а это называлось театром Диониса. В честь Дионисия. Дионисия Старшего… Самого великого, кровожадного и ужаснейшего из наших царей! Он был такой же вот варвар, как и все вы…

Мои ребята обиделись, Ларс даже ударил грекоса по лицу:

— Ты посмел звать нас — варварами?! Ты говори да думай, что говоришь!

Грек испуганно оглянулся на меня и промямлил:

— Я хотел сказать, что вы — римляне — не понимаете подлинного искусства. Вы же не знаете наших богов и героев, чтоб…

Тут мои ребята покатились со смеху:

— Во сказал! Это у грекосов-то — герои?! Да у них целые армии разбегаются при одном виде наших орлов. Все греки скоро склонятся перед мощью римских когорт, стало быть, наши боги сильней ваших! Чего его слушать, тоже придумал — трагедии про каких-то там греков, — то ли дело история про дочку зеленщика иль палатинскую вдовушку!

Ребята так разгорячились, что чуть не порвали жалкого ублюдка на части. И не буду же я ссориться со своими людьми из-за какого-то старикашки. Поэтому я откашлялся и приказал:

— На колени, мерзкая сволочь. Говори: «Я — греческая гнида, прошу прощения у благородных граждан Великого Рима за то, что оскорбил их по скудоумию своему. Прошу прощенья за то, что небеса еще терпят наш подлую, мерзкую расу изменников и молю римских солдат о пощаде. Ибо в отличие от них, я больше всего на свете ценю мою продажную шкуру!» Говори, пока жив!

Грек обернулся, обвел глазами моих людей, потом его старческое личико сморщилось и стало похоже на печеное яблочко. Губы его затряслись, и старикашка заплакал. Затем он встал на колени и просил у всех нас прощения.

--">