Анна Арнольдовна Антоновская - Великий Моурави 1

обрушившейся на него заботой, но после

долгих уговоров единственного родственника Арчила, смотрителя царской

конюшни, нехотя покорился. Впрочем, он не переставал сожалеть, что не устоял

перед соблазном.

И вот начались путешествия в Тбилиси и обратно в Носте. Перевозил Папуна

исключительно добычу удали своих друзей: живых оленей, лисиц, зайцев, шкуры

медведей. Свою же долю обменивал неизменно на вино и подарки "ящерицам", как

называл он ностевских детей.

Иногда обстоятельства принуждали его и к другим покупкам: одежда

приходила в ветхость, копыта буйволов требовали подков, в таких случаях

настроение Папуна резко менялось и он сердито думал: "Бог сделал большую

глупость, создав буйвола неподкованным".

Досадовал он и сейчас, что волею событий должен торопиться на ностевский

базар, а не вдыхать под густыми соснами пряный аромат хвои. Он любил, припав

к пушистой траве, следить, как лохматый медведь, ломая сучья, бурча и ухая,

деловито направлялся к водопою, как, поеживаясь в желтом мехе, пробегала за

добычей озабоченная лисица или как внезапно на извилистой тропе появлялась и

испуганно шарахалась в кустарник пугливая серна. Он любил горный лес, полный

жестокой борьбы и таинственного очарования.

Вздохнув, Папуна уже хотел перевернуться на другой бок, но буйволы

неожиданно ринулись под откос, где дымились разбросанные вдоль ручья костры.

Соскочив с накренившейся арбы, Папуна воскликнул:

"Э-хе! С поднимающимся поднимись, с опускающимся опустись! - и проворно

перетащил бурдюк к самому большому костру. Пастухи встретили его радостными

восклицаниями:

- Победа, Папуна! Победа!

- Хорошо, арбу к Носте направил, друзья ждут!

- О, сколько друзей у Папуна! В Куре рыбы меньше!

- О, о, о, Папуна! Где был? Вот Датуна по вину соскучился.

- Датуна?! Как живешь, дорогой? Царям шашлык пасешь, а сам солнце

сосешь?

- Здравствуй, друг! Что долго в Тбилиси сидел, или там солнце вкуснее?

- Солнцем буйволов угощаю, а вино... Э, зачем хвалить сухими словами,

разве бурдюк не в пределах ваших глаз?

И Папуна вытряхнул из хурджини на разостланную бурку овечий сыр,

лепешки, медную чашу. Любовно похлопывая тугой бурдюк, развязал ремешок, и

тотчас из горлышка, булькая, полилась искрящаяся янтарная струя...

Вдоль ручья дергались кривые языки костров, перекатывался гул, набухали

тягучие песни, и над долиной густым паром нависал запах кипящего бараньего

жира. С дороги, поскрипывая, сворачивали к кострам нагруженные арбы, за ними,

под крики охрипших вожатых, брызжа желтой слюной и покачивая на горбах тюки,

неровно сползали облезлые верблюды. Загорались новые костры, узкие кувшины

опускались в холодный ручей, расстилались бурки, ревущие верблюды валились

на душистую траву.

Под хлопанье бичей скатился с откоса, звеня колокольчиками, караван

осликов с перекинутыми через спину корзинами.

Свежий ворох сухого кизила притушил костер, а затем, разбрызгивая

зеленые искры, яростно взлетело танцующее пламя.

Папуна поднял чашу.

- Да будет здорова красавица Нино!

Дно чаши озарилось прыгающими огнями.

- Спасибо, Папуна, ты прав, дочь красавицей растет.

Лицо Датуна расплылось в улыбку. Он смущенно бросил в столпившихся овец

камешком.

- Георгий Саакадзе тоже так думает, - засмеялся молодой пастух.

- Э, дорогой, Георгий и Нино еще дети, пусть растут на здоровье. - И,

меняя разговор, Датуна спросил: - Что приятное говорил Арчил? Он еще при

царской конюшне живет?

- Э, Датуна, мой брат - горная индюшка, на одном месте любит сидеть. Но

когда я пью вино, не люблю разговором о царях портить его вкус. Скажи лучше,

как твоя свинья, та, что объелась тутой, родила? Сколько поросят? Крестить

приду.

Пастухи расхохотались. Они с удовольствием

--">