Артур Игнатиус Конан Дойль - Возвращение на родину

великой императрицей, более сильной и мудрой, чем ее супруг, и между тем жестокой, мстительной и непреклонной, став поддержкой для друзей и беспощадной для врагов. Такова была женщина, к которой настоятель, отец Лука из Антиохии, вез Льва, ею забытого сына. Если Феодора и вспоминала когда-либо те далекие дни, когда она, покинутая своим любовником Эцеболусом, правителем африканского Пентаполиса, прошла пешком через всю Малую Азию, чтобы оставить свое дитя у монахов, то единственная мысль, которая при этом у нее возникала, так это о том, что монастырская братия далека от мирских дел и никогда не отождествит императрицу Феодорус той несчастной скиталицей Феодорой, и потому плод ее греха навсегда останется тайной для ее царственного супруга.

Настоятель, не раз бывавший в Константинополе по монастырским делам, шел уверенным шагом человека, который знает, куда он идет, тогда как мальчик, испуганный, но тем не менее довольный потоком спешащих людей, шумом и грохотом проезжающих экипажей, вереницей красивых, величественных зданий, крепко держался за края свободно свисающих одеяний своего наставника и то и дело с любопытством озирался по сторонам. Пройдя крутые и узкие улочки, которые вели вверх от моря, они дошли до широкой, просторной площади, в центре которой возвышалась красивая громада Святой Софии — величайшего храма, начатого Константином и освященного святым Иоанном Златоустом, — теперь служившего местом пребывания патриарха и являющегося центром Восточной церкви.

Миновав Софийский собор, путники пересекли выложенный мрамором Августинум и увидели справа от себя золоченые ворота ипподрома, через которые катили огромные толпы народа, ибо, хотя утро было посвящено религиозной церемонии, день отдавался мирскому праздничному гулянию. Не успели мальчик со стариком пройти арку, как их остановил грубый окрик грозного часового в шлеме с золотым гребнем, который склонил перед их грудью сверкающее копье в ожидании, пока дежурный офицер разрешит им пройти дальше. Однако отец-настоятель был предупрежден еще раньше, что все препятствия можно обойти, если упомянуть имя евнуха Базилия, который был нечто вроде управляющего дворцом и имел звание паракимомиена, то есть придворного, который спит у дверей императорской спальни. Заклинание подействовало мгновенно, ибо при одном упоминании имени этого всемогущего царедворца протосфатий, начальник дворцовой гвардии, который случайно оказался рядом, немедленно приказал одному из гвардейцев провести двух путников под охраной к царскому вельможе.

В дверях одной палаты расшитые золотом занавеси раздвинулись, и стражник передал старика и мальчика немому негру, который стоял на страже внутри. Когда они вошли, жирный смуглый человек с широким, как у бабы, дряблым безволосым лицом, расхаживавший взад-вперед по небольшой комнате, обернулся к ним с противной зловещей улыбкой. У него были толстые, слегка вывороченные губы и отвислые щеки, над которыми сверкала пара злобных глаз, полных напряженного внимания и трезвого расчета.

— Вы проникли во дворец, использовав мое имя, — проговорил он зловеще. — я хвалюсь тем, что любой может пройти ко мне таким путем. Но это не к добру для тех, кто пользуется моим именем без должной серьезной причины.

— Я не сомневаюсь, ваша светлость, — промолвил монах, — что важность моего дела дает мне право войти во дворец. Единственно, что меня беспокоит, так это то, что оно столь важно, что я не имею права сообщить о нем ни вам, ни кому другому, кроме императрицы Феодоры, поскольку она единственная, кого это касается.

Толстые брови евнуха сдвинулись над его злыми глазами.

— Старик, — проговорил он угрожающе, — на свете нет той тайны, касающейся императрицы, которую нельзя было бы сказать вначале мне. И если ты отказываешься говорить, то, конечно, никогда не увидишь ее. Почему я должен допустить тебя к ней, если не знаю, что у тебя за дело?

Настоятель решился.

— Если я совершаю ошибку, то падет грех на вашу голову, — сказал он. — Так вот знайте, вот это дитя — сын Феодоры-императрицы, оставившей его в нашем монастыре еще грудным десять лет назад. Вот свиток папируса, смотрите: он докажет вам, что сказанное мной бесспорно и не вызывает сомнений.

Евнух Базилий развернул свиток, в то время как глаза его устремились на мальчика. На лице царедворца отражалась смесь удивления услышанной новостью и коварства: --">