Гор Видал - Сотворение мира

Гор Видал Сотворение мира

Посвящается

Томасу Прайору Гору (1870–1949)

Предисловие автора

Люди V в. до н. э. Индией называли персидскую провинцию на реке Инд, а государство Цинь было всего лишь одним из множества воюющих между собой княжеств на территории современного Китая^[1]. Ради ясности я использовал в книге название Индия не только для обозначения долины Ганга, но и тех стран, которым теперь нравится называть себя Пакистан и Бангладеш. Название Китай я использую для описания государств, находящихся в данный период между реками Хуанхэ и Янцзы. По мере возможности я пользовался современными названиями и именами. Средиземное море, например, или Конфуций; с другой стороны, многострадальный Афганистан и не менее многострадальный Иран я предпочитаю называть их древними названиями Бактрия и Персия.

Для обозначения расстояний я использовал принятые нынче мили. Что касается дат, то повествователь старается соотносить их со временем, когда он начал диктовать свой ответ на выступление Геродота (еще не получившего почетного титула «отец истории»), — будем считать, что случилось это вечером 20 декабря 445 г. до н. э.

КНИГА I ГЕРОДОТ УСТРАИВАЕТ ЧТЕНИЕ В АФИНСКОМ ОДЕОНЕ

1

Я слепой. Но не глухой. Из-за этакой неполноты моего несчастья мне пришлось вчера шесть часов кряду слушать одного самозваного историка, чьи описания событий, которые афинянам нравится называть Персидскими войнами, столь абсурдны, что будь я помоложе и не столь стеснен в своих поступках, то поднялся бы со своего места и устроил скандал на все Афины вместо ожидаемого от меня ответа.

Правду о Греческих войнах знаю я, а не он. Ему-то откуда знать? Откуда греку знать правду? А я большую часть жизни провел при персидском дворе и даже теперь, на семьдесят пятом году своего пребывания на земле, все еще служу Великому Царю, как служил его отцу — моему дорогому другу Ксерксу, а до того его героическому отцу, даже среди греков известному как Дарий Великий.

Когда мучительное чтение закончилось — у нашего «историка» очень тусклый и монотонный голос, а жесткий дорический акцент делает его вовсе малопривлекательным, — мой восемнадцатилетний племянник Демокрит поинтересовался, не хочу ли я остаться и поговорить с этим человеком, злословящим против Персии.

— Это не было бы лишним, — заключил он свою речь. — Все на тебя смотрят. Они знают, что персидского посла подобное чтение должно немало разозлить.

Здесь, в Афинах, Демокрит изучает философию. Это значит, что он обожает всяческие споры. Запиши, запиши, Демокрит. В конце концов, это по твоей просьбе я диктую отчет, как и почему начались Греческие войны. Упомяну я в нем всех — в том числе и тебя. Так на чем я остановился? Ах да, Одеон.

Я улыбнулся проницательной улыбкой слепого, как некий поэт охарактеризовал улыбку тех, кто не может видеть. Нельзя сказать, что сам я, пока был зрячим, уделял много внимания слепым. Да разве и мог я предполагать, что доживу до старости, а тем более до слепоты, постигшей меня три года назад, когда сетчатку затянула белая пелена и все для меня погрузилось во мрак.

Последнее, что я видел, — это смутные черты собственного лица в полированном серебряном зеркале. Произошло это в Сузах, во дворце Великого Царя. Сначала я подумал, что комната заполняется дымом. Но время было летнее — очаг не разжигают. Еще мгновение я продолжал различать себя в зеркале, но потом и я сам, и что бы то ни было другое навсегда исчезло во тьме.

В Египте врачи делают операцию и снимают эту пелену, но я слишком стар для путешествия в Египет. Кроме того, я уже достаточно повидал. Разве не я смотрел на священный огонь — олицетворение Ахурамазды, Мудрого Господа? Я видел Персию, и Индию, и далекий Китай. Ни один из ныне живущих столько не путешествовал.

Я отвлекся. У стариков всегда так. Мой дед в свои семьдесят пять мог говорить часами, поминутно перескакивая с одной темы на другую. Речь его была совершенно бессвязной. Но моим дедом был Зороастр, пророк Истины; и подобно Единому Богу, которому служил, он держал в уме одновременно все грани сущего. В результате — речи его крайне воодушевляли, если удавалось понять, о чем он говорит.

Демокрит хочет записать, что случилось, когда мы вышли из Одеона. Прекрасно. Его же пальцы и устанут. Голос мне не изменяет, как и --">