Марьяна Леки - Что видно отсюда

Марьяна Леки Что видно отсюда Роман

Посвящается Мартине

It’s not the weight of the stone.

It’s the reason why you lift it^[1].

Хьюго Жирар,

самый сильный в мире человек 2003 года

Пролог

Если долго смотреть на что-то хорошо освещенное и потом закрыть глаза, то увидишь то же самое еще раз как негатив: он неподвижно замрет у тебя на внутренней стороне век; то, что было светлым, теперь темное, а то, что было темным, кажется светлым. Если, например, смотреть вслед мужчине, который уходит по дороге вниз, то и дело оборачиваясь, чтобы помахать тебе в последний, потом в самый последний, а потом в самый распоследний раз, и после этого закрыть глаза, то увидишь позади век остановленное навсегда движение самого распоследнего взмаха, замершую улыбку, и темные волосы мужчины запомнишь как светлые, а его светлые глаза — как очень темные.

Если то, на что долго смотрел, было чем-то значительным, чем-то таким, сказала Сельма, что переворачивает всю твою пространную жизнь одним пластом, тогда эта остаточная картина видится тебе снова и снова. Пройдет и десять лет, и больше, а она вдруг снова тут, и не важно, на что ты, собственно, глядела перед тем, как закрыть глаза. Остаточное изображение мужчины, который машет в самый распоследний раз, внезапно появляется, если тебе, например, залетела в глаз мошка, когда ты чистила водосточную канавку. Оно появляется, когда ты хочешь на минутку дать глазам покой, потому что слишком долго смотрела на счет за коммунальные услуги, не понимая: когда, за что, почему. Когда вечером сидишь у постели ребенка, рассказываешь ему сказку на ночь и не можешь вспомнить, как звали принцессу или чем сказка кончается, потому что сама уже хочешь спать. Когда закрываешь глаза, потому что целуешь кого-то. Когда лежишь в лесу на земле, на кушетке у врача, в чужой постели, в своей собственной. Когда закрываешь глаза, поднимая что-то очень тяжелое. Когда провела весь день на ногах и остановилась, только чтобы завязать шнурок, и лишь теперь, головой вниз, замечаешь, что остановилась впервые за весь день. Оно появляется, когда кто-то говорит: «Закрой глаза», — чтобы удивить тебя сюрпризом. Когда прислоняешься к стенке примерочной кабины, потому что последние из отобранных брюк тоже не подошли. Когда закрываешь глаза перед тем, как, наконец, решиться на что-то важное, например, сказать: «Я люблю тебя» или «А я тебя нет». Когда ночью жаришь картошку. Когда закрываешь глаза, потому что кто-то стоит за дверью, кого ты совсем не хочешь впускать. Когда закрываешь глаза, потому что ушла большая тревога и нашелся кто-то или что-то, письмо, уверенность, сережка, сбежавшая собака, точное слово или ребенок, слишком хорошо спрятавшийся. Снова и снова вдруг появляется это остаточное изображение, единственное, совершенно определенное, оно появляется как заставка на экране в спящем режиме, и часто тогда, когда его совсем не ждешь.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Выгон, выгон

Когда Сельма сказала, что ночью видела во сне жирафа-окапи, мы были уверены, что кому-то из нас придется умереть, причем в ближайшие сутки. Почти так оно и случилось. Не сутки, а двадцать девять часов. Смерть немного запоздала, и это буквально: она вошла через дверь. Может, она потому и опоздала, что долго сомневалась, за кем прийти. До последнего мгновения выбирала.

Окапи снился Сельме три раза в жизни, и всегда после этого кто-нибудь умирал, поэтому мы твердо верили, что сон про окапи нераздельно связан со смертью. Таким образом действует наш рассудок. Он может за кратчайшее время устроить так, что самые далекие друг от друга вещи прочно связываются воедино. Кофейник и шнурки, к примеру, или стеклотара и елки.

Особенно преуспел в этом рассудок оптика. Назовешь оптику два предмета, не имеющие друг к другу никакого отношения, — и он установит между ними близкое родство. И теперь именно оптик утверждал, что последний сон про окапи никому не причинит смерти, что смерть и сон Сельмы совершенно никак не связаны. Но мы-то знали, что оптик тоже в это верил. Он-то в первую очередь.

Мой отец тоже говорил, что это совершеннейшая глупость и наша ересь происходит оттого, что мы впускаем в свою жизнь слишком мало внешнего мира. Он так всегда и говорил: «Вы должны впускать в себя побольше внешнего мира».

Он говорил это --">