Марьяна Леки - Что видно отсюда

решительно и в первую очередь для ушей Сельмы, заранее.

Задним числом он говорил это куда реже.

Жираф-окапи — это непутевое животное, куда более непутевое, чем смерть, он и выглядит ни к селу ни к городу со своими зебровидными голенями, бедрами тапира, жирафьим ржаво-рыжим телом, со своими косульими глазами и мышиными ушами. Окапи абсолютно неправдоподобен, в реальности не меньше, чем в роковых снах селянки из Вестервальда.

Окапи и официально-то открыли в Африке недавно, всего восемьдесят два года назад. Он — последнее крупное млекопитающее, открытое человеком; по крайней мере, человек так думает. Может, это и верно, потому что после окапи уже ничто не может появиться. А может, кто-нибудь уже и раньше открывал окапи, но неофициально. Или при виде окапи думал, что видит сон или потерял рассудок: ведь окапи, особенно внезапный и неожиданный, кажется химерой сновидения.

Но уж никак не роковым зверем. Он вообще не может показаться роковым, даже если постарается, что он, насколько известно, делает очень редко. Даже устрой окапи во сне Сельмы так, что вокруг него кружат сычи и вороны (ведь они-то и обеспечивают всю роковизну), он бы все равно производил впечатление очень кроткого животного.

Во сне Сельмы окапи стоял на лугу, вблизи опушки леса, в том месте схождения полей и лугов, которое у нас называется «ульхек». Ульхек означает «совиный лес». Местные вестервальдцы многое говорят по-другому и короче, чем оно есть на самом деле, потому что они не любители поговорить и стараются скорее покончить с разговорами. Окапи выглядел в точности так, как в действительности, и сама Сельма выглядела в точности так, как в действительности, то есть как Руди Каррелл, ведущий телешоу.

Абсолютное сходство между Сельмой и Руди Карреллом нам, как ни странно, не бросалось в глаза; надо было, чтобы годы спустя кто-то пришел со стороны и указал нам на это. И тогда это сходство сразило нас со всей подобающей силой. Длинное, худое тело Сельмы, ее осанка, ее глаза, нос, рот, волосы: Сельма с головы до ног так сильно походила на Руди Каррелла, что он с тех пор в наших глазах стал не более чем бракованной копией Сельмы.

Сельма и окапи стояли во сне на ульхеке совсем тихо. Окапи повернул голову направо, к лесу. Сельма стояла в нескольких шагах от него. На ней была та же ночная рубашка, в какой она спала в реальности — когда в зеленой, когда в голубой или белой, всегда по щиколотки, всегда в цветочек. Она опустила голову, глядя на свои старые пальцы в траве, скрюченные и длинные, как и в жизни. На окапи она поглядывала лишь изредка и искоса — так, как смотришь на человека, которого любишь больше, чем хотел бы это показать.

Никто не двигался, никто не издавал ни звука, не было даже ветерка, который в действительности не утихает на ульхеке никогда. Потом, в конце сна, Сельма подняла голову, окапи повернул свою к Сельме, и тут они посмотрели друг другу в глаза. Окапи смотрел очень мягко, очень влажно, темно и огромно. Он смотрел дружелюбно и так, будто хотел о чем-то Сельму спросить и как будто сожалел, что окапи даже во сне не могут задавать никаких вопросов. Эта картина надолго застыла: картина окапи и Сельмы, как они смотрели друг другу в глаза.

Потом картина ушла, Сельма проснулась, и сон кончился, и теперь скоро должен был прийти конец чьей-нибудь жизни неподалеку.

На следующее утро, а это было 18 апреля 1983 года, Сельма хотела обмануть свой сон про окапи и делала вид исключительно радостный. А в притворстве она была приблизительно такой же прожженной, как окапи, и думала, что буйную веселость достовернее всего можно изобразить размашистыми жестами. Так Сельма и явилась после своего сна на кухню — криво улыбаясь и покачиваясь, и даже тут мне не бросилось в глаза, что она выглядит как Руди Каррелл, когда в начале Дневного шоу Руди он выходит из глобуса в человеческий рост и выше, из глобуса с голубыми океанами, золотыми странами и раздвижными дверями.

Моя мать еще спала в нашей квартире над квартирой Сельмы, а мой отец был уже у себя, во врачебном кабинете. Я была спросонья. Вчера никак не могла заснуть, Сельма долго сидела на моей кровати. Может, во мне уже было предчувствие, какой сон увидит Сельма, и она поэтому подольше не хотела от меня уходить.

Когда я спала внизу у Сельмы, она рассказывала мне, сидя на краю кровати, истории с хорошим концом. Когда я была меньше, то после этих историй всегда сжимала ее запястье, --">