Елена Каштанова - Точка отсчета

Мы очень быстро поладили. Я никогда не встречал настолько располагающего к себе человека. Он не был как-то по-особенному красив, не обладал ни шикарной фигурой, ни грацией или изяществом, в одежде отдавал предпочтение удобству, а не стилю, и это сочетание обыкновенных вещей делало его невероятно уютным, с ним было так хорошо, как будто вернулся… Не домой, нет. Дома меня никогда так не встречали. Как будто когда-то уехал от чего-то очень тебе дорогого, а теперь вернулся. А тебя тут помнят и ждут. Вот такое ощущение бывало у меня, когда он оказывался рядом.

Я влюбился уже, наверное, со второй или с третьей встречи. Потому что в него невозможно было не влюбиться. Ходил за ним хвостом, встречал с учебы, провожал до дома, каждую его свободную минуту желал присвоить себе. Я хотел все его дела делать вместе, я хотел знать о нем все. Они жили вдвоем с отцом, и я долго стеснялся спросить, что случилось с мамой. Когда, наконец, решился, Данька спокойно пожал плечами.

– Она живет с новым мужем, у нее своя семья, ребенок маленький, брат мой сводный. Только не придумывай себе всяких слезливых историй про брошенного малютку. Я уже взрослый был, когда они развелись, школу заканчивал.

– Почему ты остался с отцом?

Данька посмотрел на меня как на идиота.

– Ты что ли не заметил, что он инвалид? Как бы я мог его оставить? Он, конечно, многое сам может, но не все. – Я мысленно дал себе по башке. Мог бы и догадаться. – Да и что мне там делать с чужим мужчиной? Мама-то его любит, а я при чем? Не парься об этом, в этой истории нет ничего трагического. Так бывает в жизни – люди сходятся и расходятся.

– По-моему, это не честно – бросать мужа-инвалида и несовершеннолетнего сына.

– Удерживать человека рядом с собой, шантажируя тем, что ты инвалид или несовершеннолетний, – тоже не честно. Она все оставила нам – квартиру, машину, только личные вещи забрала. Папа старается по максимуму жить как обычный человек. Ведь когда расходятся обычные люди, не инвалиды, никто же не говорит, что это не честно?

Что случилось с отцом, почему Петр Алексеевич не ходит, я так и не узнал. Одно дело спрашивать о ком-то незнакомом, и совсем другое – о том, кого каждый день видишь.

Данька учился в консерве по классу органа. Когда я в первый раз увидел все эти ряды клавиш, рычажков и педалей, просто офигел. Это синхрофазотрон какой-то, как в этом можно разбираться? Но он чувствовал себя очень уверенно, сидя на маленькой скамеечке посреди всех этих нависающих со всех сторон конструкций. То есть скамеечка была вполне себе обычная, это на фоне органа они вместе с Данькой выглядели маленькими. Мне вспоминался "Евангелион", когда я смотрел на его игру. Они были одним целым, и эта махина его слушалась, для меня это было совершенно непостижимо. Вскоре это стало чуть ли не физиологической потребностью – сидеть в зале на его репетициях, только там я мог сосредоточиться и читать конспекты или учебники. Приближалась сессия, и пора было начинать хоть что-то учить, а все остальное время было занято… чем же? Да им же и было занято. Я даже на пьянки в общаге почти перестал ходить, потому что все вечера проводил с Данькой или в ожидании его.

Когда его преподавательница уходила и мы оставались вдвоем, он играл что-нибудь для меня. Он увлекался переложением для органа всяких роковых композиций и смеясь говорил, что его распнут, если об этом кто-нибудь узнает. Он играл Дорз, Скорпионс, Крэнберриз и даже Нирвану. В то время работал над Рамштайном. Именно под Nebel я его впервые поцеловал. Тихо подошел сзади и положил руки на плечи. Он вздрогнул и обернулся испуганно, музыка прервалась, а я наклонился и накрыл его губы своими. Он не оттолкнул меня. По крайней мере, сразу. Сказал только:

– Сюда войти могут…

– У тебя будут проблемы? – спросил я.

Он покачал головой.

– Не думаю. Но все равно… не надо…

– А так просил, – укорил его я.

Он нахмурился непонимающе.

– Und bittet einen letzten Kuss*, – процитировал я.

– Не знал, что ты говоришь по-немецки, – усмехнулся он.

А я все равно целовал. Каждый раз, когда мы оказывались вдвоем в этом огромном зале, подкрадывался и как будто крал его губы у этого монстра, перед которым все происходило. Данька знал, что я приду, но все равно вздрагивал каждый раз, когда я внезапно