Иван Александрович Гобзев - Хозяин Москвы

Отец Иоанн заметил, что я заскучал.

– Буду короче, – сказал он. – В общем, ещё в конце двадцатого века учёные научились заставлять некоторые гены кодировать нужные белки. А белки, как вы знаете, отвечают практически за всё процессы в нашем организме. Сейчас технологии намного усовершенствованы и мы можем напрямую управлять генами. Впрочем, не все гены пока поддаются такому воздействию, и мы применяем старый дедовский метод – курс правильных белков инъекциями. Что это значит? А то, что можно управлять желаниями человека. Можно поменять местами то, что ему нравится и что не нравится. Скажем, обожал мясо и вино. Сделаем так, что возненавидит, перейдёт на хлеб и воду. Любил кого-то? Разлюбит – проще простого, вообще человек перестанет понимать, как он мог что-то испытывать к этому объекту… Нравились игры, но не нравились книги? Сделаем наоборот!..

– Постойте, – перебил я, – то есть вы можете управлять любовью?

– Да это уже давно могут, – удивился он моей неосведомлённости. – Легче лёгкого – подавляются определённые химические реакции, запускаются другие, и вскоре вы уж ненавидеть будете того, кого любили. Правда, сначала конечно нужно локализовать в мозге соответствующие сигналы, области…

– Да, кстати, – обрадовался он, как будто вспомнив нечто приятное, – мы избавим вас от вашей бесовской одержимости Марией. И не смотрите так, об этом все знают, а уж мы-то и подавно обязаны знать о страданиях наших чад!

***

Я кричал, я был против. Я не хотел расставаться со своими привычками. Я спорил, я умолял, убеждал. Я доказывал, что если я изменюсь, то это буду уже не я, и что от меня не будет пользы. Отец Иоанн справедливо на это отвечал, что от меня и так не было никакой пользы, а скорее вред, и теперь будет наоборот. Ещё он сказал, что я похож на заключённого, которого хотят освободить, а тот со слезами на глазах держится за клетку.

Он был прав. Смешно, но я не хотел чтобы они заставили меня разлюбить Марию. Несмотря на то что больших страданий, чем от моей любви к ней, я в жизни не испытывал. И тем не менее я цеплялся за неё, как в самом деле одержимый.

Люди сами виноваты в том, что так много страдают – они не отпускают свои страдания, не хотят выйти из заключения. И их сложно в этом обвинять, нужна большая смелость чтобы выбрать свободу. Я бы так и не выбрал никогда, если бы это не сделал за меня отец Иоанн.

***

– Вы выйдете отсюда другим человеком, – говорит мне девушка в белом халате. Она очень мила и улыбчива.

Я на лежаке, вроде тех, что стоят на пляже. Разница с обычным лежаком в том, что я пристёгнут. Руки и ноги плотно прижаты к поверхности, так что я почти не могу пошевелиться. Это даже скорее похоже на стоматологическое кресло – уже само по себе старая психологическая пытка.

– Сейчас придёт доктор Франкенштейн, операция недолгая, – опять улыбается мне девушка.

– Вы серьёзно? Франкенштейн? – изумляюсь я.

– Да, это его фамилия… Николай Юрьевич Франкенштейн, – она перестаёт улыбаться и бросает на меня хмурый взгляд.

Видимо, решила, что я не люблю евреев.

– Всё в порядке, – поспешно говорю я, – всё в порядке. Просто я знал одного Франкенштейна… Точнее, не я знал, а…

Я понимаю, что все эти оправдания ни к чему, и говорю ей в шутку:

– А что вы сегодня вечером делаете? Может, поужинаем после операции?

Она улыбается в сторону и смущённо розовеет, но явно не из-за лестности моего предложения, а потому что считает оперированных ущербными. Это понятно, я тоже так считаю.

– Я пошутил, – говорю я, – извините. Просто подумал вот, у меня ведь нет семьи. Любимая женщина, пляж у моря, дочь на руках, солнце в её волосах, волны и рыбы у берега… Ну, понимаете… Дети любят на живность всякую смотреть. И камни в воду кидать. Мы бы ходили с ней по линии моря, собирали ракушки и красивые камни, а некрасивые кидали бы в воду.

– Уверена, у вас всё ещё будет, – холодно говорит она.

***

Появился Франкенштейн. Пожилой, в очках, и тоже улыбается. Он похож на какого-то очень положительного персонажа из семейного фильма. Вроде старого волшебника и друга детей.

– Здравствуйте, Иван Сергеевич! – очень громко сказал он. –