Игорь Иванович Шкляревский - Книга белых ночей и пустых горизонтов

становится заманчивей открытого пространства.

Замечу заодно, что самое недальновидное — не видеть близкое…

Марухин и Олег готовят ужин, и я им пригожусь, ведь я умею в темноте разделать рыбу, почистить мелкую картошку.

Холодная вода ломает наши руки, и мы дыханием отогреваем пальцы, когда засаливаем сёмгу. Боль отдаёт в локтях, соль разъедает ссадины, но эти истязания становятся терпимыми, когда их делишь на троих.

Стада лососей, огибая Кольский полуостров, идут вдоль берега — только в свою реку, где родились, туда и возвращаются.

Застревают в сетях, погибают в зубах беломорских тюленей, но личной смерти у лососей нет, когда они идут на нерест. В сознании у них запечатлён химический состав родной воды, неповторимый запах первородства, как запах твоего подъезда, и если даже побелили стены, он остался!

*

Сумка моя уже не давит на плечо.

Прозрачная коробка с блёснами наполовину опустела.

Изделия «Птичьего рынка», хищно изогнутые медь и серебро, — застряли в топляках и погасают в ямах над порогами.

Привязываю новую блесну и бормочу:

— Их солнце угасает…

Не знаю, кто они и почему возникло это сожаление, как в детстве, в стихо­творении о мальчике, который жил в подвале и горевал о том, что солнце через миллионы лет погаснет.

Затягиваю мокрый узел. Острая сталь крючков покалывает пальцы.

Выходим на крыльцо. Брат закрывает дверь, бросает ключ в крапиву, и мы идём туда, где на кустах повисли клочья пены.

Шуршащий ком зеркальных пузырей болтается на сапоге.

В кармане на ходу постукивают блёсны. Последние… И на берёзе треплются остатки листьев. Позавчера она ещё шумела.

Тот мальчик знал, что миллионы лет — ничто, когда они пройдут.

И утешает только продолжение.

Ведь не случайно это всё возникло.

Случайное возникновение живого мыслящего существа — немыслимо, а неслучайное немыслимо без продолжения, как семена берёз, перелетающие города и реки.

Как старинный роман, на последней странице которого утешают слова:

— Продолжение следует.

*

11 июня 1999 года в банкетном зале казино «Державин», где подают лангустов и тунца, обложенного чёрными лисичками, виновник торжества с лауреатской Пушкинской медалью поймал себя на том, что стал считать бутылки…

Тогда, в кустах останкинского парка, в его рюкзак вместилось шестьдесят, теперь он перестал считать на шестьдесят четвёртой, а больше не подымешь.

Можно купить билет до Могилёва, полкилограмма чайной колбасы и сигареты «Прима»… и ехать, ехать вдоль затопленных лугов и слушать в тамбуре далёкий плач воды, вибрации вечерних испарений.

От Смоленска до Орши и дальше тихий поезд идёт вдоль Днепра, и на лугах рыдают испарения.

А в Могилёве — тёплый синий вечер. Открытое окно и голос брата зовёт меня:

— И-горь, иди домой, картошка остывает.

--">