Юрий Петрович Власов - Белое мгновение

следующий раз будет легче, я просто отвык...

Я механически выполнял упражнения, пока не услышал по трансляции свое имя.

Массажист подсунул вату. Я задыхался колючим нашатырем, ища в нем спасение. Ребята помогали раздеваться.

Я знал: чем дольше готовишься, тем больше времени остается трусливым мыслям. Я шагал на арену, на ходу приглаживая волосы. Шагнул, как три года назад, как шесть лет назад, как впервые четырнадцать лет назад...

Стоило чуть-чуть усомниться — и я терял власть над штангой. Иногда в самый последний момент, но терял. И я отучил себя от раздумий на помосте. Я как бы замораживал мысли, сосредоточивая внимание на чисто механических действиях.

Гулом встретил зал мое появление. Я всегда побаивался этого преждевременного восторга.

Я прошел к ящику с магнезией. Зал не унимался. Меня давно не видели и теперь обсуждали все перемены во мне: мышцы рук, ног...

Я не раз спешил, поэтому срывался и сейчас особенно тщательно натер ладони магнезией, давая публике время угомониться. Долго сушил пот на груди магнезией, чтобы гриф плотно пристал к ней и позволил расслабить руки. Тогда срыв получался высокий и могучий.

Я понимал: в собранности залог победы. И добросовестно, по-школярски исполнял заученные движения.

А душа стыла равнодушием. Нельзя было разом подавить усталость злых и неистовых тренировок последних месяцев. Я был беспощаден к себе. Не принимал в расчет температуру, слабость, боли.

«Надо!» — и брался за «железо». На подоконнике стояли валидол, валокордин, цистенал, валялись тугие бинты для измочаленных, натруженных связок.

Я бился не за рекорды. Лишь в последние месяцы стал смутно догадываться, что требовательная настойчивость людей не только жажда развлечений. Силы отдавались гораздо более значительному. И это значительное сходилось не только во мне. И заключалось не в доказательстве чьих-то заблуждений или жестокостей. И я утверждал не просто свое превосходство.

И пусть меня на тренировке стерегут лекарства и на скамейке грудой наслаиваются сырые, замыленные рубашки. И тренер ощупывает взглядом и пальцами мои загрубелые мышцы, прикидывая, на что они еще способны. Организм не мог столько вынести, а я настаивал: мало. Потому что хоть своими рекордами я смыкался с теми, кому мир не давно известная формула, а поиск и вечная надежда на победу!

Я предан мальчишеским девизам. В них много чести.

И, направляясь к помосту, я шептал: «Выше знамена, капитан!»

«Выше знамена!» — повторял я над штангой, раскрывая плечи и устанавливаясь покрепче.

Первый вес — сто восемьдесят килограммов — я выжал одними руками, без срыва, опасаясь за равновесие. Выжал коряво, но с достаточным запасом, заковав сомнение и усталость властными командами. Этот маленький успех блеснул первой обнадеживающей искрой в череде тоскливых приготовлений...

За три минуты отдыха я изменился. Я почувствовал силу. Она была. И большая. И от этого мир стал четче. И усталость не досаждала. Я решил поднять сто девяносто килограммов, — все, на что был готов.

С помоста я несколько раз слышал сдавленный голос тренера:

— Не забудь ноги.

«Значит, правильно расставь ступни», — подумал я, тщательно прилаживаясь к грифу.

Этот вес я преодолел еще легче. И мир обрел необыкновенную резкость. Усталости не было.

— «Заказал» рекорд, — как бы невзначай буркнул тренер, — выжмешь двести. Работаешь молодцом.

Ребята действовали без суеты. В необходимый момент в руках у меня оказывались полотенце, сухая майка и бинты, чашка с густым кофе, вата с нашатырем. Массажист на корточках растирал колени. Растирал, как надобно. Без излишнего тормошения и неглубоко...

Я вошел в тишину. Громоздкая штанга таилась в ногах. Я знал, какая она тяжелая. И какая податливая, ежели забыть, сколько на грифе килограммов, забыть все боли от нее. И суметь в минуты величайшего напряжения держать нужные мышцы расслабленными, а в срыв с груди впитаться, всосаться. И самое важное — поверить, что это пустяк, выдумка запуганных людей, а на самом деле ерунда, не тяжесть. И в будущем ты не раз «задавишь» ее, силы — вагон.

Все это вошло в меня разом, когда я никнул над «железом», а оно лежало на груди.

Сухо щелкнул судейский хлопок-разрешение.

Плавно переключая усилия с одних мышц на другие, не поднимая и не закрепощая плеч, я давил руками гриф.

Отстала левая рука. Я уже заколебался, выведу ли. Но вдруг потолок надо мной — я видел потолок и краешек --">