Юрий Петрович Власов - Белое мгновение

Белое мгновение

Вся мудрость — в душе, ее нельзя доказать, она сама есть доказательство.

«Листья травы». У. Уитмен

Рассказы

Белое мгновение

Я слишком долго ждал этих соревнований. И, наверное, поэтому так много раздумывал о том, что не успел «наработать» в тренировках, о слабых группах мышц, о весах, которые намеревался поднять, и тех, которые очень хотел бы, но вряд ли когда-нибудь осилю.

Особенно угнетали мысли о трехлетнем перерыве в выступлениях: «Не окажусь ли жалким? Вдруг от волнения нарушится координация и на сравнительно малых весах начну бестолково дергаться? И на жадный интерес публики ничем не отвечу, кроме виноватой, растерянной улыбки...» Я до мельчайших подробностей представлял эту тягостную тишину, в которой кажешься себе чрезмерно громоздким. И не ведаешь, как держаться. А зал молчит. И это молчание как пощечина. И даже у близких постные лица.

Если за плечами почти два десятилетия тренировок и побед, невольно вспоминаепшь о таком конце. Иначе из спорта редко уходят.

Вмиг рушится целая жизнь из сотен напряженных поединков. В ней тебе уже нет места. И ни следа, кроме обветшалых газетных полос. И горечь в памяти. Не победы, а горечь. И недоумение: труд велик, а легкость крушения поразительна.

Сегодня я рискнул заново испытать счастье. Мечтал снова почувствовать себя сильным. Потому что счастье для меня когда я сильный. Не грубой мощью мускулов.

Другая жизнь мне не удавалась. В ней не было побед — одни поражения. И я киснул, теряя уверенность. И лишь в спорте видел последнюю надежду возродить веру в себя и перенести ее на работу в литературе. Потому я «горел» больше, чем на первом чемпионате мира в Варшаве.

Теперь от обыкновенной победы зависела моя судьба.

Теперь мне казалось, что прежде я напрасно стремился сохранить счастье. Теперь я знал: оно в том ослепительном мгновении, которое я называл «белым». Не в продолжении и наслаждении им — в завершении цели. И его невозможно удержать, как невозможно вечно жить.

Я решил во что бы то ни стало достигнуть его. И тогда не размениваться ни на какую, пусть самую сладкую, суету победителя. Я бы всматривался в счастье. Старался запомнить.

С дивана я видел серое низкое небо с лохмами туч, будто насаженными на острые верхушки елей. Под порывами ветра стройные ели раскачивались, беспокойно кружа колючими зелеными юбками. Гудела фанерная кухонная пристройка. И воздух из нее прохладной волной прокатывался через все комнаты.

В клетке на бревенчатой стене долбила клювом прожорливая сойка. Я нашел ее две недели назад в лесу с перебитым крылом. Изредка она чутко вскидывала голову и подозрительно таращила на меня выпуклый желтоватый глаз.

Я взглянул на ходики — подарок моего друга Чепракова, чемпиона страны в полутяжелом весе. Соревнования открывались в два. До Москвы при самой умеренной скорости полтора часа езды. Сейчас одиннадцать.

Скрипнула дверь. Я услышал голоса жены и Дмитрия, а погодя тоненький голосок дочери: «Дядя Митя! Дядя Митя!..»

Я вышел, поздоровался. Спросил: «Как дорога?»

— До колодца терпима. — Дмитрий скинул плащ. Повесил на гвоздь. — А тут... — Безнадежно махнул рукой. — Ручьи заболотили.

Жена взяла его шерстяную шапочку. Сказала: «Какая грязная! Сейчас же постираю. До отъезда высохнет на батарее». — И с решительным видом скрылась в кухне.

Я вернулся на диван. Дмитрий развалился в кресле у печки.

— Папа! — Дочка подбежала к окну. — Наш дятел!

По сосне с опиленными нижними сучьями к зимней кормушке рывками передвигался пестрый дятел.

— А сало синицы склевали, — сообщила дочка, пританцовывая.

— Пусть по весне сам поищет вкусненького, — сказал Дмитрий, зевая.

— Дятел похудел, папа, — сказала дочка.

Охотничий пес Илим выдрался из зарослей лещины и сделал на птицу стойку. Ветер забросил длинное коричневое ухо на голову, раскрыв бугристую светлую изнанку. Обрубок хвоста тревожно застыл.

Дочка забарабанила в стекло: «Нельзя, Илим!»

Дятел снялся и улетел в молодые елки. Пес озадаченно завертелся, вынюхивая землю.

— Как спал? — Дмитрий --">