Войчех Энгелькинг - Пат

ВОЙЧЕХ ЭНГЕЛЬКИНГ

ПАТ

1.

Первое воспоминание, которое имеется у Ника про его отца, поначалу медлительное, а потом ускоренное, словно бы кто-то притормаживал, а потом проматывал кассету на видеомагнитофоне. Он помнит, что тем вечером зимы 1908 года в кафе "Под Колокольней" в Варшаве было тепло, и тучи табачного дыма то исчезали, то появлялись, когда врывались в круг света от масляного светильника, стоявшего на узком столике. Кроме светильника на столике находилась шахматная доска. Отец сидел по правой ее стороне, играя за белых. На нем был пиджак, а под ним сорочку, которая в ритме тяжелого дыхания прилегала к его телу. Над воротником сорочки: шея и лицо тридцатипятилетнего Хаима Равахола, очень костистое, узкие губы и желобок, соединявший их с носом, глаза: глаза отца тем вечером вращались, словно два маленьких глобуса, изображавших континент с огромным внутренним морем. Ник, которого тогда звали Николаем Хаимовичем Равахолом, сидел у ножек стола и видел, как попеременно показываются нижняя и верхняя часть глазного яблока, в то время, как все стоящие за отцом пялились на столик. Тогда он еще не уел играть в шахматы, но был горд тем, что эти люди ожидают хода его отца; тогда он первый и единственный раз пришел с ним в кафе и старался вести себя так, словно его здесь и не было.

Это мама уговорила отца, чтобы тот взял его в это место, куда ходил каждый вечер. Отец согласился – неохотно – и когда сказал: "Хорошо", Ник прекрасно это помнит, он почувствовал себя таким счастливым, как никогда в жизни. Еще он помнит, насколько почувствовал себя разочарованным, когда уже сидел у ножек стола. Ему было уже восемь лет, и он ожидал от "Колокольни" чего-то необычного, настоящего дворца: а попал в кафе напротив церкви бернардинцев на Краковском Предместье, где в сильно натопленной комнате папиросный дым был настолько застоявшимся, что у мальчика от него слезились глаза. Курил противник отца, на котором не было костюма, но доходящий до самого пола белый долгополый сюртук - лапсердак, а голову венчала не копна каштановых волос, а ермолка. Отец поднял руку.

А затем, словно пораженный электрическим зарядом, схватил и передвинул коня.

В этом моменте воспоминание Ника ускоряется, поскольку собравшиеся в кафе зрители зашевелились. Теперь он знает, что большинство из них были евреями; тогда же он видел лишь подвыпивших белого арака мужчин, которые открывали рты, но ничего не говорили, приклеивали раскрытые ладони к щекам или вздымали их над головой, и с каждым их движением стена дыма расходилась. Один только противник отца был спокоен; словно бы ничего не случилось, он заасил папиросу в пепельнице и перевернул одну из фигур. Ник помнит стук дерева о дерево, и помнит, что тогда еще не знал правил этой игры, но здесь, "Под Колокольней", понял, что партия закончилась, и что отец ее выиграл.

Отец – тем временем – встал, взял со стола сверток банкнот и, не говоря ни слова, направился к выходу. Казалось, будто бы он не помнил, что в это кафе пришел с Ником, который тут же схватился на ноги и побежал за ним. Когда, положив себе на плечо отцовскую руку, он выходил на заснеженное Краковское Предместье, раздался голос мужчины в сюртуке:

- Такие как вы, господин Равахол, позорят весь наш народ.

Ник помнит, что воцарилась тишина; помнит, что даже начал бояться, а отец медленно повернулся к бородачу, закурившему очередную папиросу, и сказал:

- Я, уважаемый, не принадлежу ни к вашему народу, ни к какому-либо другому.

- Вы не можете, - рыкнул мужчина в лапсердаке – вот просто так не принадлежать!

- Могу, - спокойно сказал отец и вышел. Ник же поспешил за ним. На дворе было очень холодно; мальчик чувствовал, как маленькие опилки мороза цепляются ему в щеки. Отец шел быстро, исчезая в снежной метели. Ник не помнит, кричал ли он ему вослед: "Папа!". Помнит лишь то, что ноги скользили, что пару раз падал, а отец ни разу не повернулся в его сторону. Он шел дальше, в белизну, что с морозного неба валила на Варшаву. И в них расплывается первое воспоминание, что имелось у него о собственном отце: в морозе и белизне.

Теперь тоже бело, потому что стены ванной апартамента в гостинице "Борг" в Рейкьявике покрыты белой,