Генрих Владимирович Шеф - Записки совсем молодого инженера

должен внимательно следить за парадной, а мимо идут люди, и длинные фургоны часто закрывают от него дом. Он, нагнувшись, делит мягкие стебли. Лепестки почернели, надо оставить только белые — зачем он бросил бумагу? — приходится бросать еще и еще, и вот остается всего два цветка. Он быстро поднимает голову и снова смотрит, не вышла ли Зина. Но в подъезде пусто. А вдруг она не придет? Надо бы позвонить. Плохо, что рядом нет телефона. Опять идет сюда эта пьяная баба. Он бросает плохие цветы в подворотню. Белые горсти лежат смятые и с почерневшими лапками. Противно смотреть, он отходит тихонько в сторону, как от чего-то стыдного, но она уже здесь.

— Ага, цветы… Вот мне и цветы…

Бежать — позвать людей, милицию — кого угодно — позвать.

— Ага… Вот и цветы…

А Зина? Ну где же Зина? И тут он холодеет от ужаса, потому что видит над дворничихой в белом фартуке такие же белые статуи, про которые Зина говорила по телефону, и под ними тоже подъезд.

Он бежит. Здесь недалеко, между ними всего два дома. Он видит подъезд.

Совсем не стыдно бежать, хотя все на него смотрят. Только замерло что-то в груди и лежит там, больно сдвигаясь. Может он бежать еще вдвое быстрее и делать теперь что угодно — просто страшно! Он глядит на свои любимые часы. Уже сорок минут после срока. И тут все двоится. Ведь не врут часы, которые подарил отец? Но ушам больно, такой сильный мороз. А тут все двоится. Две белые статуи. Он бросил букет. Осталось два белых цветка.

Болит грудь. Дворничиха в фартуке свистит. Это он сейчас — беспорядок! Он устал. Белые женщины на стене так нахально заломили белые руки. У них тяжелые плечи. Вот они грубо нахмурились и улыбаются.

Он глядит слепо на то, что держит в руках. Вдруг он видит словно облитые йодом цветы. Теперь уже все равно, теперь уже поздно. Он стоит около белых и мертвых статуй. Снова все вокруг идут мимо. Он прячет черные мягкие лапки за пазуху. Статуи слепо подглядывают. Теперь уже поздно.

И, подняв воротник, он тихо куда-то идет, не замечая стеклянной будки телефона-автомата и не думая, что же ему теперь делать дальше.

1962

Дневник

1

Мама заметила, каким пришел Вовка. Она видела, что у него ворот криво застегнут, но это не потому, что он дрался. Здесь было что-то другое. Мама сразу заметила, что у Вовки с душой творится неладное. Она вытирала свои ложки и вилки и пододвигала молча тарелку со свежими огурцами, чтобы он ел, а он ел суп и чуть не плакал, хотя бывало и прежде, что он приходил вот такой и под глазами было сыро от слез и щеки в пыли. Мама была спокойная и современная мама. Тогда все было другое и она понимала даже слишком много, и спрашивала: «Ты дрался?» Тогда можно было бы не спрашивать, и так все видно. А сейчас она молчит и обращается с ним как со своими ложками и вилками. Она ничего не спрашивает сейчас, она ничего не видит, каким он пришел и как ему плохо. Он для нее только вещь, о которой она может заботиться, и ей это приятно, а о нем она не думает, и что нужно ему, совсем не понимает. Хоть бы она спросила, как прежде: «Ты дрался?» Или что-нибудь такое. А ему от этого молчания совсем не легче, уж лучше бы она спросила, хотя он ничего бы ей не ответил. Он ходил с Зиной в кино. Но ведь у него современная мама, она все понимает. Она всегда знает, что надо делать, и только это и делает, хотя, может быть, она только думает, что она все понимает, А может быть, хорошо, что она так молчит?

Мама видела, что Вовка пришел какой-то не такой. Вид у него был отчаянный и очень серьезный. Если бы он просто устал и набегался или хотя бы пришел со слезами! Все мальчишки дерутся. Вовка кого-нибудь бьет, и его тоже бьют. Но нет, он сидел с убитым видом, глядя на белую перечницу, а жевал так, будто хотел перемолоть кого-то в порошок. Он не видел, какие свежие котлеты с луком она ему приготовила, и огурцы под сметаной были такими вкусными. Что же могло с ним случиться?

Мать молчала и не знала, что сказать сыну. А может быть, уже «это»? Началось? Уже девчонки? Но ведь он ребенок. Он ведь учится в восьмом классе. Сейчас все учатся вместе. Это и хорошо. Но что у них может там быть? А не потому ли он прошлую неделю приходил так поздно, и еще отец сердился, что он совсем забросил уроки. Надо что-то ему сказать?

Вовка глядел на белую перечницу и, глотая свой суп, видел, как час назад они с Зиной подошли к --">