Нина Михайловна Шевкунова - У синего моря

встретились: одни черные узкие, с живым прищуром и с тревожным огоньком — другие.

— Эта штука тебе знакома? — говорит Никита, чеканя слова. — Где вторая?

— Ты… Во-первых, я тебе не обязан отвечать на твои глупые вопросы. И вообще, черт знает что…

— Не отвечаешь? Знаю, не скажешь. Только я знаю: сгорела вторая, здесь, в печке.

— Ты молоть мели, — озлобился Потапов, — да меркой вешай!

— Меркой? Ладно, смерим и рассчитаемся…

Никита чувствовал, что ведет себя неправильно: "Нельзя пугать зверя прежде времени, может уйти, а то и хуже — броситься на охотника… И пальцы дрожат, и лицо стало землистым, глаза мечутся. Все ясно. Теперь надо уйти. Одному его не взять. Милиция, наверно, уже приехала. Оставить не страшно: далеко не уйдет, собаки найдут…"

— Может, объяснишь, к чему такой разговор? — перебил его мысли Потапов.

— Сам знаешь, чего объяснять…

Они были вдвоем, и каждый из них знал, что они враги, но у одного за плечами была сама жизнь, у другого — пропасть. Никита искал выход, но не находил. Потапов знал: Никиту можно взять только неожиданно. На нерпичьих праздниках он так орудует ножом, что третья часть ремня всегда в его руках. В сердце Потапова заползал страх, оно мелко и противно дрожало. Хотелось глубоко и свободно вздохнуть, выдохнуть эту дрожь, но каждый лишний вздох причинял боль. "Этого еще не было. Что это? — думал он. — Надо полежать, может пройдет". — Прижав ладонь к сердцу, Потапов медленно поднялся и пошел к постели, лег. Стало лучше. — "Надо сделать вид, что сплю… Никита, наверно, пойдет, а если пойдет…"

Никита действительно ждал, когда заснет Потапов, чтобы можно было уйти. Неотступно беспокоила мысль: как Маня? А если ей хуже? Надо идти, надо…

Наконец он услышал противный булькающий храп, от которого часто просыпался и подолгу не мог уснуть. Потихоньку подошел к столу, загасил свечу и стал одеваться. Лыжные палки стояли в углу. Видно, туда же поставил свои и Потапов. Чтобы не шуметь, не стал разбирать, взял какие попались и вышел.

Набрав полную грудь воздуха, Никита рывком оттолкнулся. Лыжи шли легко. Отойдя с километр, оглянулся, но, кроме темного куста кедрача, не увидел ничего и снова, легко и упруго отталкиваясь палками, побежал дальше.

Потапову едва хватало силы держаться за ним на расстоянии выстрела. Он часто терял его из виду: белая камлейка совершенно сливалась с белизной снега. И чувствовал Потапов, что сердце дальше не выдержит. В морозной голубоватой тиши раздался выстрел. Никита словно наткнулся на что-то, потом выпрямился, чуть откинув голову назад, и, выронив палки, упал.

Утром солнце холодно отсвечивало в открытых, удивленных глазах Никиты. Малахай свалился с головы, а черные волосы шевелил северный ветер. К вечеру тучки затянули небо. Пошел снег.

А Потапов снова сидел у раскаленной печки и снова шевелил горячие угли, на которых догорала вторая рукавица. И в душе у этого человека не было ни жалости, ни раскаяния.

Глава тридцать девятая

Следователь, высокий, худой, видно стесняясь своего роста, старался казаться пониже, чуть сутулил широкие плечи. А оттого, что светлые волосы гладко зачесаны назад, самым значительным в его внешности был большой чистый лоб. Смотрел он с прищуром. И глаза делались то синими, то серыми, а от их уголков, вероятно от постоянного прищура, к вискам разбегалось множество мелких морщинок. Одет он был в синие галифе и защитного цвета гимнастерку, подпоясанную узким кожаным ремнем.

Приятным и удивительно спокойным голосом следователь обратился к Анке:

— Мне бы повидать пострадавшую… Как вы считаете, можно? Вообще для дела это совершенно необходимо…

— Если очень нужно… Но, прошу вас, ничего не говорите, вернее не спрашивайте о муже. Он не приходит, дома его нет, он, наверно, ушел на стоянку… Я очень беспокоюсь.

— А кто-нибудь знает, где эта стоянка?

— Маня говорит, где-то за Горячим ключом. Точно никто не знает.

Рассказывала Маня тихо, часто останавливаясь, вспоминая, как все произошло:

— Я почему-то подумала, что это Никита. И, когда он стал спускаться с крыши, я хотела испугать его, поймала за ноги… А после, кроме страшной боли, ничего не помню.

— Как он был одет, вы не приметили?

— На нем была камлейка и торбаса… Да ведь пурга, --">