Иван Дончевич - Коллекционер насекомых

хотела сказать что-то ужасно грубое, но передумала.— Пока я тебя водой не облила!

Итак, все кончено. Я медленно приходил в себя, собирал разум, как ребенок бусы, рассыпавшиеся по всем углам. Поразмыслив, я пришел к выводу, что эта девка — самая ужасная сука, какую я только видел в жизни, что она надругалась надо мной, оскорбила и унизила, меня, как никто никогда но оскорблял и не унижал. Страшно! И что я ей такого сделал, помилуй бог? Почему она так жестоко надругалась надо мной? Ведь ничего. Просто ничего. Я усиленно рылся в памяти, но не отыскал в своем поведении ни капли предосудительного. Вот что такое женщина — создание неверное, нечистое и коварное… Вернулся домой. В голове у меня звенело, стучало, гудело. Достал коробки, аккуратно разложил на столе всю коллекцию, но даже насекомые не могли в эту минуту меня развлечь. Мерзкую божью коровку я всю исколол и разворотил совершенно; вот тебе шилом в зад, вот тебе еще шилом в зад и еще шилом в зад — это за то, что ты так бессердечно играла со мной, а это за то, что сказала, будто я лысый, старый, уродливый, и вот тебе еще, потаскуха бесстыжая, и еще. Исколол всю божью коровку, разодрал в клочья, бросил в печку и обтер булавку, но все равно никак по мог до конца успокоиться — ярость моя была страшна и неутолима, душа жаждала мести. Отчего же я не могу успокоиться? «Что-то неладно у меня со здоровьем, — думал я в страхе, — что-то неладно, ничего подобного со мной никогда не случалось. Мое кровообращение! Моя печень!» Перед сном я решил завтра же с утра отпроситься с работы и пойти к врачу — надо раз и навсегда разобраться с моей кровью и печенью, я хочу твердо знать, в чем дело.

Но уснуть мне не удалось. Проклятая печень! Думал я, думал, и мне стало так плохо, что меня чуть не вырвало. Все-таки несчастный я человек! Смотрю на людей вокруг, на мужчин, на женщин — и они живут, и у них свои беды, может быть, тяжелее моих, и они сгибаются под ударами судьбы, страдают, падают духом, стонут и тем не менее, мне кажется, легче проходят по жизни. Отчего? Не понимаю. Только вот ночью, наедине с самим с собою, становится вдруг так тяжело, так тяжело… Устал я несказанно, а уснуть не могу. В окно между темными стенами домов виден кусок прозрачного неба, а на небе — горсть ледяных, неподвижных, но мудрых звезд. Эх, звезды! Единственная моя надежда! Настанет же день, когда резкой чертой обозначится граница между моим прошлым и будущим. Я устал, страшно устал, а уснуть не могу. Прошло много времени, прежде чем я забылся неспокойным болезненным сном. Мне снилось, что я сижу в большой незнакомой канцелярии, строго обставленной, холодной, и верчу телефонный диск, но никак не могу правильно набрать номер, приходится без конца начинать сызнова. Наконец набрал. «Алло?» — крикнул я в мертвую тишину трубки: «Алло, алло!» Издалека донесся тихий, похожий на вздох, голос: «Кто это?» — «Мама, это я, Мариян, твой сын! Ты меня слышишь?» — «Слышу, сынок, что тебе нужно?» — «Мама, тяжело мне, ужасно тяжело. Извели меня, унизили, безжалостно надо мной надругались. Что делать?» — «Терпи»,— отвечал голос, похожий на вздох. «Знаю, но больше не могу».— «Терпи, раз я тебе велю. В одном терпении спасение». (Старуха нисколько не изменилась. То же она говорила, когда была жива, когда имело какой-то смысл так говорить.) — «Мама, я не могу больше терпеть. Ты меня слышишь? Не могу. Я дошел до точки. Я должен ударить. Я должен бить, царапать, душить, а понадобится — убить. Понимаешь, мама, убить!» — «Сумасшедший,— уже сердито шептал голос-вздох,— не для того я тебя родила, чтобы ты стал сумасшедшим». — «Молчи, мама! Хватит с меня твоих несносных советов! Я хочу, чтоб меня уважали, больше того, чтобы передо мной трепетали. Слышишь? Я хочу власти».— «Сколько раз я тебе говорила, власть — проклятие».— «Ах, проклятие! А то, что теперь со мной делают, не проклятие? Вот девка одна, потаскуха, знала бы ты, как она надо мной надругалась!» — «Берегись женщин, сынок! И женщины проклятие, я тебе говорила». «Проклятие! Проклятие! Проклятие! Я жить хочу, жить любой ценой… Ты слышишь? Даже ценой убийства».— «Придержи язык, сумасшедший! Молись богу, он спасет тебя от безумия. Власть и женщины — самый страшный бич в его всемогущей руке. Во имя отца, и сына, и святого духа, аминь».

Я хотел было крикнуть, что все это глупости, что мне нет дела ни до бича, ни до всемогущей руки, но старуха, видно, устала, я слышал, она зевнула на другом конце провода и повесила трубку. Что она такое --">