Юрий Александрович Фанкин - Западня

холодом, от которого не было спасения.

- Есть тут кто? - тревожно повторил человек.

Сергей разлепил глаза, попытался крикнуть ответно, но вырвались из него не человеческие слова, а рваное, звериное рычание.

Наверху стало тихо - пришедший, похоже, расслышал звуки из подземелья.

Шатаясь от слабости, от свежего воздуха, действующего сильнее любого хмеля, Сергей двинулся к освещенному солнцем проёму, сглатывая тягучую слюну и пытаясь выдавить из себя что-то членораздельное.

- Спа…

Кололо в горле, перехватывало дыхание.

Прикрывая правой рукой слёзы, рвущиеся из отвыкших от света глаз, он с трудом, оскальзываясь на ступенях, выбрался наружу.

- Простите меня… ради Бога… простите! - взволнованно заговорил Сергей. Привыкший к невысокому потолку, он вбирал голову в плечи, и от этого его вид становился ещё более виноватым.

- Это вы меня великодушно простите! - отвечал ему невидимый, но по-доброму ощущаемый человек. - У меня душа извелась! Простите…

Сквозь белёсую поволоку широко, всеохватно светило дневное солнце, играя в падающих звёздчатых снежинках; в увалах свежего снега стояли спящие яблони с голыми ветками, опушёнными белой бахромой, а возле дощатого забора на рябинах томно поскрипывали красногрудые снегири, выбирая семена из сладковатых после мороза ягод…

Этот мир как будто существовал сам по себе, не печалясь и не радуясь чьему-то спасению. Но зато ликовал Сергей, закрывая глаза одной рукой, а другой оберегая горло от сладкого, доходящего, казалось, до самых печёнок морозного воздуха.

Поддерживая под локоть, пожилой человек вёл другого человека, грязного, заросшего, пахнущего зловониями, по белому искристому снегу…

9

Братия сходилась на обеденную трапезу. Отец Серафим, возделывавший грядки под огурцы и салат, немного задержался и, входя в трапезную, бросил скорый взгляд на сидящего близ иконы Спасителя игумена, который не терпел опозданий и довольно легко отправлял провинившихся в смежный зал, за отдельный стол.

Он сел на своё обычное место, полагавшееся ему по чину, рядом с богатырского сложения иеродиаконом. После прочтения короткой молитвы и звона колокольчика братия принялась за еду.

Серафим неторопливо, с крестьянской обстоятельностью, ел пустые щи из квашеной капусты, поглядывая то и дело на бордовую чашу лампады, свисающей на трёх длинных цепочках с крестами. Он делал остановки в еде, чуть заметно шевелил обветренными губами:

- Хлеб наш насущный даждь нам днесь… И остави нам долги наша…

Он бережно брал ломтики ноздреватого ржаного хлеба, испечённого в монастырской пекарне, и съедал их до малой крошки, не брезгуя подгорелой корочкой.

Весенний свет из просторных окон с витражами падал на лица вкушающих, и этот радостный свет, красный огонёк лампады и особая сосредоточенность иноков за скудным, без какой-либо скороми, столом говорили о приближающейся Пасхе…

Молодой послушник Светозар с любопытством приглядывался к отцу Серафиму, слывшему большим молчальником, а когда была прочитана молитва после вкушения пищи, подошёл к нему и негромко, не привлекая внимания остальных, заговорил:

- Простите за любопытство, отец Серафим… Как вас звали в миру?

- В миру? - переспросил Серафим, вглядываясь в простодушное лицо послушника. - Говоришь, в миру?.. - Он задумался, и было такое чувство, что он вспоминает не своё, а чьё-то чужое имя. И наконец, погрустнев, произнёс: “Сергий… Сергей…”

--">