Олег Ильич Дарк - Необходимое убийство

тебя все. — Все равно ж не ты, отвечал он. Тогда он ее еще любил. Это потом, уже взрослым, в чужом городе, где сначала отучился, потом работал, женился, хоронил жен, потом сына, пережив много бед, в которых винил ее, он ее возненавидел. И не приехал на похороны.

— А? — спрашивает, высунувшись в дверь, головой и глазами Юрка у сидящей в углу, руки на коленях, матери.

По комнате ходили. Их участковый лейтенант, толстый пьющий мужик, с сержантом, которого Юрка не знает. Посередине смирно стояли соседи, муж и жена, тоже Петровы; живут через два дома от них. На кровати сидела тоже их участковая врачиха, Казимировна, как все ее звали, и быстро писала на бланках.

— Папка наш помер, — отвечает она, — Царство ему Небесное. — И размашисто перекрестилась. — А я ж говорила ему. А! — машет рукой.

— Чет-черт-черт, — очень натурально бормочет он, придвигаясь к кровати. Наклоняется над мертвым лицом, где мешаются белое и синее.

— Ты где был, когда это случилось?

Это лейтенант.

— Спал. (Вглядываясь в темно-синее лицо.) Встал только. (Не оборачиваясь.)

— Любил его? (кивая на тело; Юрка не видит, но чувствует.)

— Нет. Но все равно жалко. (Вглядываясь.)

Получилось, кажется, натурально. Пятясь, выдавился из комнаты. Его не задерживали.

* * *

Слушавшая через стенку Верка плакала. В отличие от Юрки, отца она любила. Трезвый, а это случалось по выходным, когда был дома, был он тих и ласков. Взяв на руки, ходил с ней по дому, а она обнимала за шею. Или, посадив ее рядом, за что-нибудь задумчиво брался, строгал, или пилил, или приколачивал, рассматривая поделку на вытянутой руке. И вновь принимался. Был он мастеровит, сам и крышу на доме положил, и сарай построил — из двух отделений: в одном, узком и темном, жили их козы, в другом, с лампочкой на длинном шнуре под потолком, — всякая всячина, их с Юркой велосипеды, инструмент и доски в углу, на полках по стенам — банки с краской, олифой и тоже инструмент, но помельче, и очень много разноцветных, пахучих — краской, керосином и олифой — сложенных тряпочек. Баню начал в другом конце двора, но материала не хватило, стояла брошенной; в ней тоже кто-то водился и жил, она видела в щель, заглянув, что ворочается; дверь в недостроенную баню была приперта снаружи топором. И печь тоже, когда в ней что-то испортилось, перебрал, правда, греть стала хуже, мама говорила. Взяв Верку на руки, поносил немного по комнате, как отец. Потом стал одевать. Это ее всегда забавляло. В шутку сопротивлялась, не давала ручку и совсем увлеклась и успокоилась.

Мебель в доме — большей частью тоже его изготовления. Стулья и табуретки плодились без меры, с прямыми ножками, гнутыми, со щелями в сиденье и без, не столько нужные, сколько занимавшие его время и задумчивость. Светлые и свежеобструганные, теплые на взгляд, разбегались по комнатам. А потом темнели на воздухе. Он же их и крушил потом в ярости об пол и стены, а Валя выносила обломки. А с завода приходил пьяный всегда и с собой приносил. Дома добавлял, а они сидели в комнате на кровати и жались, сначала втроем, пока Юрка не вырос и не стал приходить поздно, да и хорошо, а то б дрались, и тогда уже вдвоем с мамой. Сам сидел в столовой, а выпив, уже звал мать. Она приходила, покорно садилась напротив, сложив руки. Он: — Выпьешь? Она: — Нет. Он: — Не выпьешь со мной? (грозно). Она: — Хорошо, налей. (Верка слушала из комнаты.) Он наливал, и мать осторожно пригубливала, отставляла. И он уж больше не приставал.

Сначала бормотал, ругался, кажется, забыв о жене, она вставала и тихонько возвращалась в комнату, присаживалась рядом с Веркой, рассказывал какие-то истории, из которых мать ничего не понимала и от этого боялась больше, оскорбившие его, в которых возникали и исчезали шофер грузовика, кладовщик, директор, этот чаще всего, сосед дядя Коля, с которым в другой раз он мирно пил вдвоем, и Гитлер с Антантой, затевавшие войну, а тогда что ж делать, придется, и мне придется, у-у-у! Антанту Верка представляла косоглазой злой девушкой, вроде соседской Аньки, любившей исподтишка наподдать кому-нибудь помладше ее. Потом принимался кружить по дому, размахивая руками, ну началось, шептала мама, как будто то, что до этого, началом не было, натыкаясь и разбрасывая мебель, и тем ее обнаруживая, подбирал с полу стул или табурет и в стену швырял. Тогда мать сама ввязывалась, вроде и не надо бы, но то ли мебель жалела, а он уже и ее колотил, неловко и не попадая, но от этого не менее страшно, --">