Мэри Линн Брахт - Белая хризантема

Мэри Линн Брахт Белая хризантема

© 2018 by Mary Lynn Ltd

© А. Смирнов, перевод на русский язык, 2018

© “Фантом Пресс”, издание, оформление, 2018

* * *

Посвящается Нико

Почти рассвело, и в полутьме на тропинку ложатся диковинные тени. Хана старается не думать о существах, что вот-вот цапнут ее за ноги. Она идет за матерью к морю. Ветерок едва заметно треплет ночную рубашку. Сзади шуршат тихие шаги. Хана, не оглядываясь, знает, что за ними идет отец, на руках у него спит ее сестра. На берегу их уже ждет горстка женщин. Она узнаёт их лица в занимающемся рассвете, но шаманку видит впервые. Жрица одета в традиционный ханбок^[1] – васильково-красный. Едва они спускаются на песчаную полосу, шаманка начинает танцевать.

Остальные отступают от кружащейся фигуры и замирают, слегка сгорбившись, околдованные грациозным танцем. Шаманка приветствует морского бога-дракона монотонным пением, приглашает его на их прекрасный остров, зовет пройти через бамбуковые врата на безмятежные берега Чеджу. Горизонт чуть окрашен искристым золотом, и Хана моргает, поймав луч нового дня. Это недозволенная церемония, запрещенная японским оккупационным правительством, но мать настояла на соблюдении традиционного ритуала гут перед первым нырком Ханы, ее посвящением в хэнё^[2]. Шаманка просит защиты и богатого улова. Она снова и снова повторяет слова, мать легонько толкает Хану в плечо, и обе склоняются в низком поклоне, касаясь лбами мокрого песка, чтобы почтить скорое прибытие морского бога-дракона. Когда Хана распрямляется, сестра сонно бормочет: “Я тоже хочу нырять”, и у Ханы сжимается сердце от тоски в ее голосе. “Скоро, сестренка, ты встанешь здесь, а я буду рядом и поприветствую тебя”, – шепчет она, не сомневаясь в их будущем.

По вискам стекают капли соленой морской воды, и она смахивает их тыльной стороной ладони. “Теперь я хэнё”, – думает Хана, глядя на берег, где белые ленты шаманки выписывают спирали. Она берет сестру за руку. Они стоят рядом, слушая шум накатывающих на берег волн. Группа безмолвно принимает ее в свой орден, слышен только океан. Когда солнце полностью взойдет над горизонтом, Хана погрузится с другими хэнё в глубины и займет свое место среди женщин моря. Но до того им придется вернуться в свои дома втайне от любопытных глаз.

Хана, вернись домой!

Громкий, как наяву, голос сестры возвращает ее в настоящее, рядом на полу спит солдат. Церемония тает во тьме. Отчаянно цепляясь за видение, Хана закрывает глаза.

Она почти два месяца в плену, но время здесь течет мучительно медленно. Она пытается не вспоминать того, что пришлось вытерпеть, что ее заставляли делать, кем приказали стать. Дома она была кем-то другим – да, кем-то другим.

С тех пор будто прошли столетия, и Хане ближе мысли о могиле, чем воспоминания о доме. О материнском лице, выныривающем ей навстречу из волн. О соли на губах. Клочки воспоминаний о чем-то светлом.

Церемония была полна силы, как женщины моря, как сама Хана. Лежащий рядом солдат шевелится. Ему с ней не справиться, обещает она себе. До самого утра она лежит без сна, воображая побег.

Хана

Остров Чеджу, лето 1943

Хане шестнадцать, и ей неведома иная жизнь, кроме как под оккупацией. Япония аннексировала Корею в тысяча девятьсот десятом, и Хана бегло говорит по-японски, разбирается в японской истории и культуре, а на корейском ей запрещено и говорить, и читать, и писать. В родной стране она человек второго сорта, бесправная, но ее корейская гордость от того меньше не стала. Хана с матерью – хэнё, женщины моря, и работают они на себя. Они живут в деревушке на южном берегу острова Чеджу и ныряют в бухте, которой не видно с ведущей в город большой дороги. Отец Ханы – рыбак. С другими мужчинами он выходит в Южное море, сторонясь японских рыболовецких судов, которые грабят прибрежные воды Кореи и вывозят улов в Японию. С японскими солдатами Хана и мать имеют дело только на рынке, где продают дневную добычу. Встречи эти редки, и потому у них есть чувство свободы, которым мало кто похвастается и на другом краю острова, и даже в материковой Корее. Тема оккупации под запретом, особенно на рынке, заговорить об этом рискуют лишь смельчаки, да и то шепотом, на ухо. В деревне устали от непомерных налогов, принудительных --">