Николай Владимирович Байтов - Любовь Муры

Николай Байтов

Предисловие автора

Только что — где-то тут, в середине октября 2012 года — исполнилось 78 лет с того дня, когда Мура познакомилась с Ксюшей (Ксенией Порфирьевной Курисько). Место их встречи может быть локализовано примерно с такой же точностью, как и время, — это один из санаториев Мисхора.

Ксения Порфирьевна была, по-видимому, довольно заурядной женщиной, — ничем не примечательной в кругу таких же заурядных отдыхающих и лечащихся, — была БЫ, если б её в тот миг не коснулась ЛЮБОВЬ МУРЫ, одна из величайших любовей XX века… И лёгкие касания этой удивительной любви — жёлтые листики писем — длились шестнадцать лет — с трёхлетним перерывом на оккупацию — длились до гроба^[1].

Письма Ксюши (за исключением двух-трёх) не сохранились. Тем не менее, её образ рисуется мне достаточно отчётливо, чтобы сравнить его с образом Муры. И сравнение выходит не в Ксюшину пользу. — Понятно, что Мура в пылу влюбленности превозносила её до небес. Но мне — отстранённо — достоинства Ксюши представляются загадкой… как, впрочем, загадкой представляется и сама ЛЮБОВЬ МУРЫ, — так что это всё запутывается в один сложно-таинственный клубок, который невозможно распутать, да я и не ставил такой задачи. Я только знаю и чувствую, что Ксюша была, по-видимому, недостойна этой любви. Но что ж теперь делать?

Многие говорят мне, что я выдумал свою героиню, тычут мне в различные несообразности, неувязки… Я честно отвечаю, что не могу эти несообразности объяснить. Но и выдумать я тоже не мог. Как можно такое выдумать? — да помилуйте! Я жил со своей героиней! Я годами — изо дня в день — наблюдал её трудную жизнь в маленькой комнате на окраине Киева. Я до слёз вглядывался в особенности её быстрого почерка, дышал и не мог надышаться сладостным бумажным прахом. Я изучал орфографические и пунктуационные особенности её письма и забавные странности её речи. На очень многое я научился смотреть сквозь Мурино «воспринимание»… Может быть — при иных обстоятельствах — я готов был бы стать её любовником, — несмотря на то, что она презирала и третировала мужчин (а может быть, в какой-то мере и благодаря этому)… Во всяком случае, я, пересилив скуку, свойственную моему времени, внимательно прочёл её любимого автора, Ромена Роллана, — и ведь действительно смог найти и почувствовать кое-что из тех качеств, которые она так ценила в нём…

Мура не раз просила Ксюшу уничтожить её письма. Она приходила в ужас от мысли, что кто-то посторонний может это прочесть. Я не знаю, что на это сказать. Пусть читатель не смущается (или, наоборот, пусть смущается, — это тоже хорошо). Я могу только ободрить его. — Ведь трудно представить, что стало бы с Татьяной Лариной, если б она из послебытия видела все эти толпы, читающие и выучивающие наизусть её письмо к Онегину. Но думается почему-то, что там совершенно иное отношение ко всему этому… А может быть, мы ошибаемся — и своим чтением наносим раны скитающейся где-то душе? Но поскольку не знаем наверняка, то и не можем всерьёз этим смущаться…

Могут возразить, что Татьяна — персонаж, а Мура живая (была живая). Нет, не так всё просто. — Вон Даниил Андреев в «Розе мира» описывает область «литературных героев», — ему было открыто, что там это такие же реальные сущности. Или почти такие же… Как бы там ни было, вопрос этот очень сложный. Если здесь есть какой-то грех, то я его полностью беру на себя, — так что читатель может совсем об этом не думать.

И ещё один абзац. — Сказать об «эпистолярной конвенции»… —

В то время почти не было телефонов. Уж междугородные-то звонки были практически недоступны. Письменное общение оставалось единственным — для людей, разделённых порядочным расстоянием. (Мура писала каждый вечер по три-четыре письма разным людям, — это было для неё совершенно естественно.) Эпистолярная языковая конвенция была в полном ходу — она сохранялась, жила, модифицировалась. Она дышала и наполнялась реальными чувствами. Ещё десять-двадцать лет — и она начнёт приобретать некий дух затхлости, а там и музейности… Сейчас — при бурном развитии электронной почты и эсэмэсок — старая конвенция быстро рушится — уже разрушена, — но это не значит, что никакой конвенции нет вообще, — новая конвенция в становлении, она всё ясней прорисовывается: уже можно видеть ряд обязательных правил, действующих при такой переписке (хотя на поверхностный взгляд --">