Николай Георгиевич Гарин-Михайловский - Бабушка

Николай Гарин-Михайловский Бабушка

I

Большое место. Больше остального города. И всё огорожено высоким кирпичным забором. Забор окрашен красной краской и разделан белыми полосками под кирпич. Главный дом в два этажа, такой же кирпичный и с такой же разделкой, выдвинулся и угрюмо смотрит сверху на город, большую реку, широкой стальной лентой теряющуюся в мглистой дали синих лесов. Ворота тяжёлые, с пудовыми скобами и с большими висячими замками. Калитка рядом. Она отворена и виден мощёный двор, кругом двора строения, – тяжёлые, прочные, все на замках. Дальше другой двор, где фабрика, ряд высоких труб, снуёт озабоченный народ, тянутся обозы кож – сырых, выделанных.

Сама бабушка осмотр делает. Заглядывает во все закоулки. Остановится, спросит, выслушает, сделает замечание и – дальше.

Сзади бабушки тяжело шагает жёлтый, как тесто, и такой же сырой, внучек – Федя, двадцатидвухлетний парень. Глаза у него ласковые, задумчивые, шея короткая. Бабушка косится на него, на толпу приказчиков, идёт и думает свою заветную думу.

Внук не в бабушку. Шестьдесят лет ей, а стройна, как девушка, лицом суха, глаза большие, чёрные, голова повязана чёрным платком. И теперь красота видна, а в молодости первой красавицей на две большие реки, Волгу и Каму, слыла.

Что красота! Так умна бабушка, как и мужик редко бывает, и твёрдо ведёт большое, на пять губерний, кожевенное дело.

И ни одного худого слуха про бабушку не было и нет. Тверда в старинном благочестии, и без её воли не то что попа – архиерея не посадят.

Уезжала бабушка и целый месяц была в отлучке: внуку невесту искала.

Приехала, в бане помылась, в часовне обедню отстояла, завод теперь осматривает, обедать сядет, после обеда поспит, а потом за внуком пошлёт и объявит ему его судьбу.

Федя одет по городскому, идёт за бабушкой, добродушно посматривает на её старомодный костюм и угадывает, что-то скажет она ему.

Со вчерашней гульбы с приказчиками голова его тяжёлая, да и вообще неохота о чём-нибудь думать: пообедать да спать, а вечером, когда бабушка уляжется, – к ребятам… Эх, и весело же пожили без бабушки!

Подошли к дому, остановилась бабушка на крыльце, оглянула всех и сказала:

– Ну, хоть и не так-то в порядке, как надо бы, да Бог с вами на этот раз: приходите все обедать – икорки, да рыбки, да соленьев из далёкой страны привезла.

Весело загудела толпа, угадывая истину.

Старший приказчик сказал:

– Дай Бог, Анфиса Сидоровна, чтоб далёкая да чужая сторона – близкой да родной стала.

Все весело смотрели на Федю; а он, как девушка, покраснел и глаза потупил.

И бабушка смотрела на него:

– Воля Божия…

Бабушка ушла, а по заводам молнией разнеслось: женят наследника. Свадьба, гулянье, женится, – дети пойдут, обеспечится дело, а с ним кусок хлеба тысячам.

Проснувшись после обеда, бабушка позвала не внука, а няню покойного своего сына.

В низкой комнате, с большой изразцовой печкой и лежанкой, с божницей во весь угол, со столом, покрытым скатертью, поверх которой стояли теперь самовар, сушки, крендели, – пахло травами, лампадным маслом, свечами из чистого топлёного воска, – пахло стариной, миллионами, десятками миллионов.

– Ну, садись, слушай, – всё тебе выложу и суди меня: умно или глупо я сделала дело. Первым делом в Елабугу я поехала к сводному брату. Два дня погостила, – примечательного ничего, и дальше. Ну, словом, Каму изъездила, Вятку изъездила, Белую, – там-то и вовсе опустел народ, – тут в Перми приметила одну, хотела уж было к ней ехать, да всё слышу то тут, то там – про Кунгур мне шепчут…

– Коренного благочестия сторона, – вздохнула нянька.

– Дочь лесовика. И лесам счёту нет, и деньгам, и сама-то красавица писанная, и семья старого благочестия, хоть уж не очень так, не до дикости: дочка, как мой же, по городскому одевается. Бежим мы по Каме пароходом, – я уж, значит, порешила было в Пермь ехать, – снится мне сон, что в лесу я. Ели высокие, до неба, мохнатые, иду я, оглядываюсь, без дороги…

– Страсти-то какие! – снова вздохнула нянька.

– А ты слушай, то ли будет ещё… Вдруг прямо на меня медведь, – аграмадный, на задних лапах, прямо на меня. Хочу я крикнуть, нет голоса, а он навалился на меня, да мордой тычет в лицо, тычет, а морда мохнатая, да мягкая…

– Это к добру: это свой же домовой по тебе соскучился…

– А тут человечьим голосом, да как из ружья: Федю.

– Вещий сон…

– Ну, вот: пришла я в себя, стала соображать и проехала прямо в --">