Александр Николаевич Житинский - Сказки времен Империи

Да и у единиц получилось кое-как. Уделом остальных стал загаженный общий дом, где все давно уже друг другу противны. Но Житинский интуитивно угадал одно: если главный выход по тем или иным причинам заблокирован, выйти из дома можно только через крышу. Можно упасть, можно взлететь — но это в любом случае будет выход, а не блуждание по замкнутым кругам бесконечной лестницы.

В романах и повестях Житинского очень мало собственно фантастических допущений, и нужны они только для того, чтобы запустить повествование, вывести его на орбиту. Все остальное — и прежде всего состояние героев — предельно достоверно. «Невозможно быть живым и невиноватым», признается герой в Арсике, и этим чувством вины — а также сомнением в своей интуитивной, уязвимой правоте — герой Житинского резко отличается от советского положительного персонажа. Герой Житинского — как и автор — постоянно пытается смягчить пафос иронией, не самоцельной и не жестокой, а тоже несколько смущенной, но пафос проступает все равно: Житинский начинал как поэт и поэтом остался. Это не проходит и не лечится. Это, конечно, не пафос созидания и жизнеутверждения — это скорей подспудное, неизменное чувство солидарности и сострадания, перемигивание умных и не стремящихся к доминированию людей, которые попали в невыносимую ситуацию жизни. Любой, не обязательно советской.

Метасюжетом, по-умному говоря, ранней прозы Житинского было преображение человека, получившего дар и пытающегося распорядиться им так, чтобы причинить горе минимальному количеству людей. Метасюжетом поздней его прозы был отказ от дара — потому что человечности достигает только тот, кто откажется от сверхчеловечности. Этот отказ от дара есть уже и в «Арсике», но на первый план тема вышла в повестях «Часы с вариантами» и «Спросите ваши души».

Это коллизия, в общем, автобиографическая. И эти поздние сказки Житинского объясняют, почему один из самых известных прозаиков восьмидесятых, только входивший в настоящую славу и вызывавший у всех самые серьезные ожидания, только что издавший превосходную книгу и придумавший следующий роман, ничуть не хуже (он назывался «Год дракона» и повествовал о человеке, соединявшем в себе три крови и три профессии), — вдруг замолчал и перешел на совсем другие виды деятельности.

Верлухин — альтер эго молодого Житинского — признается, что любит заниматься «деятельностью, для которой не предназначен». Это тоже был способ «превращаться», поиск новой формы существования. И Житинский сначала занялся организацией рок-фестивалей, пропагандой петербургского рока, в котором ему померещились новое искусство и новая форма человеческих отношений, потом активной интернет-деятельностью (там ему тоже почудилось новое сообщество, и он, в общем, не ошибся), а потом издательством «Новый Геликон» (сейчас «Геликон Плюс»). Он написал попутно отличный роман-буфф «Фигня», но это была шалость мастера. Серьезней и масштабней оказался его недавний роман «Государь всея Сети», где весьма точно сформулирована идеальная национальная идея: «Мы самые сильные, мы самые смелые, мы самые добрые, и мы никому не хотим зла». Короче, для всех даром, и пусть никто не уйдет обиженный.

Но прежний прозаик Житинский — тот, на котором мы выросли, — вернулся к нам только еще один раз, в повести «Спросите ваши души», и опять ушел на дно — говорит, что сочиняет там продолжение «Лестницы». Видимо, Житинский почувствовал, что перерастает собственный масштаб и что это превращение может оказаться опасным не только для его близких, но прежде всего для самых дорогих ему человеческих качеств его собственной натуры. И остался человеком. Что, может быть, лишило нас выдающихся художественных результатов, а может быть, наоборот, к этим самым результатам привело. Потому что Житинский написал свои репортажи с самой тонкой и сложной границы — границы между эпохой плохой, но живой, и вроде бы хорошей, но мертвой. С границы между человеческим и сверхчеловеческим. С крыши того самого дома, который он в 1985 году считал потерянным, но он, кажется, до сих пор с нами.

В качестве издателя он тоже сделал очень много хорошего, и это, может быть, не менее важно, чем писать самому. Он открыл многих главных писателей последнего десятилетия: недавно умершего Дмитрия Горчева. Ксению Букшу, чью первую повесть он напечатал, когда ей было 18 лет (а написана она была в 16), Линор Горалик, чью первую книгу он издал в 1999 г., Веру --">