Магда Сабо , Эржебет Галгоци , Акош Кертес , Гергей Ракоши - Современная венгерская проза

чем раньше, Винце это сразу бы насторожило, он стал бы докапываться до причины и в конце концов догадался бы о том, о чем ему никак нельзя было догадываться. Иза всегда приезжала домой в определенный срок, раз в месяц, а сверх того лишь на именины и дни рождения родителей да на годовщину их свадьбы. Конечно же, она не может приехать надолго, старая должна остаться наедине с Винце, наедине с ужасным знанием того, что Винце скоро умрет. И даже твердое обещание Изы, что Антал все время будет рядом, поможет, когда потребуется, — даже это обещание мало что меняло. Антал — не Иза.

У нее полились слезы, она не видела, скорее чувствовала, что на нее смотрят люди, сидящие за соседними столиками. Иза не пыталась ее успокоить — лишь взяла ее руку и держала в своей. И мать судорожно уцепилась за холодные, без колец, пальцы дочери.

Такси бежало меж голых платанов; на улице Шандор большая, вздымаемая ветром афиша приглашала на какой-то вечер с танцами, Антал, сидевший рядом с шофером, оглянулся, услышав ее вздох. Старая не ответила на его взгляд, закашлялась, отвернула голову, стала разглядывать дорогу, ворон, чистящих перья на деревьях. Антал добр с нею, он и к Винце был добр; когда-то они Антала очень любили. Но Антал оставил Изу, и этого нельзя ни забыть, ни простить.

От радиаторов в коридоре клиники несло жаром. Воздух был сух, в нем стойко держался запах тряпок, которыми протирали пол. Привратник сам открыл перед ними дверь лифта, и старая даже в этот страшный час порадовалась про себя: предупредительная улыбка привратника как бы символизировала любовь и внимание одновременно и Изы, и Антала. Ее усадили в маленьком холле, в изгибе коридора; пока Антал ходил за профессором — Деккер работал в клинике последний год, — она вынула из сетки носовые платки, лимоны, потом сложила их обратно. Ей было не по себе от мысли, что сейчас придется обсуждать что-то с чужим человеком; но она взяла себя в руки, понимая, что профессор выйдет к ней не ради нее, даже не ради Винце: клиника выражает свое уважение к Изе.

Где-то в самом дальнем уголке души у старой все еще теплилась надежда, что не все еще кончено. Но когда в коридоре появился Деккер и направился к ней, сетка в ее руке вдруг отяжелела, словно не лимоны лежали в ней, а свинец. Деккер был профессор, и на лице его она прочла окончательный ответ на все свои невысказанные, робкие вопросы.

Позже Иза выспрашивала у матери, что говорил профессор. Старая пыталась собрать в памяти услышанное тогда, но ничего у нее не вышло. Она помнила лишь, что Деккер положил руку ей на плечо; да и этот доброжелательный его жест запечатлелся в памяти потому только, что она тут же стряхнула с себя его руку; душу ее наполнила неистовая горечь и страстная неприязнь к Деккеру; об этом человеке, который в течение трех месяцев делал для Винце все возможное и невозможное, готов был собственную душу отдать, чтобы его спасти, — она думала сейчас как об убийце; и еще она думала: этот профессор — ровесник ее мужу. Так почему же он — здоровый? В дверях палаты она остановилась, не в силах двинуться с места.

Антал предупредил ее, что Винце с самого рассвета без сознания и, видно, уж не придет в себя, во сне перешагнет черту небытия. Старая все же надеялась на что-то; не может он не очнуться, когда она окажется рядом; не может быть, чтоб сорок девять лет, прожитых в таком согласии, не пересилили бы смерть… Но что, если он, почувствовав ее присутствие, заговорит слабым своим, почти детским голосом и потребует с нее ответ за все, что было и что скоро кончится, за жестокие свои, страдания, за уходящую жизнь? Что, если сегодня, в этот последний свой день, он все-таки догадается, на пороге чего стоит, и заплачет, как когда-то давно, в начале двадцатых годов, когда потерял работу; тогда он, в ночной рубашке, встал ночью у ее кровати и со слезами, катящимися по щекам, сказал: «Помоги мне, Этелка!» Что, если он снова попросит у нее помощи, теперь, когда она знает, что надежды нет, и будет молить о жизни, о невозможном? Винце так любил жизнь, он и нищим, и безработным, и калекой принял бы, как величайший подарок, одну возможность существовать на земле, просыпаться по утрам, вечерами ложиться в постель, — на земле, где дует ветер, светит солнце, где тихо шелестит или надоедливо барабанит по крыше дождь. Что ж, тогда она вынуждена будет — в последний раз — солгать ему, как лгала изо дня в день последние несколько месяцев. Старая больше боялась того, --">