Ференц Шанта - Пятая печать

Ференц Шанта. Пятая печать.

1

Холод пробирал до костей и — редкий случай — сопровождался густым, почти непроглядным туманом.

Однако внутри, в трактирчике, было тепло, а трактирщик был в хорошем настроении:

— Ну, господа, следующая бутылка идет уже за мой счет! — объявил он, вставая из-за стола и выпрямляясь во весь свой огромный рост.

— Пусть идет, покуда ходит, — согласился круглоголовый агент по продаже книг, которого в округе по-свойски прозвали господином Швунгом ^{1}. Не почему-нибудь, а просто он очень быстро ходил и с такой лихостью заворачивал за угол, что упаси боже оказаться на его пути. — Пусть идет! — повторил он, вынимая носовой платок и вытирая потный лоб.

— Не лучше ли снять пальто? — обратился к нему столяр, очень высокий человек, которому, по общему мнению, в маляры бы пойти, а не в столяры, попробуй-ка при этаком росте над верстаком гнуться! На что он обычно отвечал: «Матушка за мое ремесло шестьдесят крон выложила, все приданое распродала, мне после этого ничего другого не оставалось!»

Таков был его ответ, и никто никогда не узнал, что это за шестьдесят крон и о каком приданом идет речь.

— Сниму, пожалуй! — сказал, поднимаясь, книготорговец. — Ведь на мне еще и кашне!

— Домой торопитесь! — заметил часовщик Миклош Дюрица; овдовев четыре года назад, он один воспитывал троих детей, снискав своей порядочностью всеобщее уважение. И все-таки про него ходил слух, будто не одной девчонке вскружил он голову. А девчушки все такие молоденькие, что, по выражению трактирщика, и хочется и боязно, а столяр к слову добавлял, что действовал вдовец до крайности подло — он попросту втаптывал их в грязь.

Разумеется, того, что на самом деле происходит в крохотной мастерской среди тикающих и звенящих часов, никто в точности не знал.

— Повезло телячьей грудинки достать, вот и тороплюсь домой, — объяснил Швунг-книготорговец. — Хотелось бы еще сегодня вечерком отведать…

— Тогда вы, может, и не умрете? — спросил часовщик, откинувшись на спинку стула и перебирая пальцами звенящую цепочку часов.

— Что такое?

— Я спросил — тогда вы, стало быть, не умрете?

— Когда тогда?

— Ведь вы еще сегодня вечером собираетесь грудинки отведать?

Столяр поднял руку!

— Ну, а если и умрет? Всякому приходится в свой черед умирать…

— Снова вы в философию ударились, как я погляжу, — заметил книготорговец, обращаясь к Дюрице. — Наверно, и сегодня вдоволь попакостничали?

— Что ж, всякому свое!

— Что верно, то верно! — поддакнул трактирщик, ставя принесенную бутылку на стол. — Одному на вечер грудинки подавай, другому — молоденькую грудку, коли нахальства хватит! Впрочем, мое такое мнение, что и телячью грудинку в наше время честным путем не достанешь.

— Честным, бесчестным… небось и сами бы не отказались, коли б достать умели! — возразил книготорговец, вешая пальто и кашне на вешалку. — Не отказались бы! О чем толковать. И вообще — пусть первым бросит камень тот…

— На вашем месте, — произнес Дюрица-часовщик, — я проявил бы больше любопытства: а не отведать ли и вам этого мясца, мы ведь и понятия не имеем, что это такое!

— Грудинка! — сказал столяр.

— Но какая грудинка? — спросил часовщик.

— Я только что во всеуслышание объявил — грудинка телячья, — ответил книготорговец. — В другой раз не хлопайте ушами!

Часовщик поднял брови:

— Откуда вы знаете, что телячья, а, положим, не человечья?

— Не говорите гадостей, — вмешался трактирщик, — Потерпите с вашими извращеньями до дому!

Столяр поднял бутылку: — Эва, это ведь не в сказке, малыш, как сказал поэт!

— Не отбивайте у человека аппетит, — взмолился книготорговец. — Я за это мясо Цуцор-Фогараши отдал…

— Для меня эти слова что звук пустой, все равно не пойму, что они значат.

— Разрази меня гром, — сказал трактирщик, — в этом мире все может случиться. Ежели те уже мыло из людей варят, то нас все что угодно могут жрать заставить…

Швунг, прищурив глаз, взглянул на трактирщика:

— Думайте, прежде чем говорить! До ваших мыслей мне дела нет, но такие высказывания лучше держите при себе!

— Что толку на такую ерунду время тратить, — вмешался столяр, поднимая бокал. — Выпьем, пока задаром дают, к чему мешкать. Прозит!

Все подняли бокалы. И, за исключением трактирщика, осушили их.

— Какую книгу, вы говорили, пришлось за --">