Мишель Уэльбек - Платформа

объяснений», но разговор принял дурной оборот; потом он ушел, а ста­рик остался лежать на бетонном полу котельной «как неживой».

Следственным экспериментом руководил суровый сухонький челове­чек во фланелевых брюках и темном поло, с лица которого не сходила сар­кастическая усмешка; но капитан Шомон сразу отобрал у него бразды прав­ления. Живой, подвижный, он встречал участников, находил приветливое слово для каждого, разводил всех по местам; он прямо-таки лучился счасть­ем. Подумать только, первое же дело об убийстве он раскрыл менее чем за неделю; в этой жуткой и банальной истории он оказался единственным ге­роем. Айша сидела на стуле сникшая, удрученная, с черным платком на го­лове; она едва взглянула на меня, когда я вошел; на брата не смотрела во­все. Тот сидел между двух жандармов, уперев взгляд в пол. Безмозглое животное – я не испытывал к нему ни малейшего сочувствия. Он поднял голову, встретился со мной взглядом и наверняка понял, кто я. Надо ду­мать, его предупредили о моем приезде: по его примитивному разумению, мне надлежало ему отомстить, отплатить за кровь отца. Между нами уста­новилась особого рода связь; сознавая это, я смотрел ему в лицо, не отводя глаз; я медленно проникался ненавистью, и от этого приятного и сильно­го чувства мне становилось легче дышать. Будь я вооружен, я бы его при­кончил не раздумывая. Убийство подобной гадины не просто не казалось мне преступлением, но представлялось поступком положительным, благо­творным. Жандарм начертил мелом какие-то отметки на полу, и экспери­мент начался. По словам обвиняемого, все произошло очень просто: во время разговора он погорячился и резко толкнул отца; тот упал навзничь и раскроил себе череп об пол; сам же он испугался и убежал.

Разумеется, он лгал, и капитан Шомон без труда вывел его на чистую воду. Осмотр черепа убедительно доказывал, что жертва подверглась из­биению; судя по характеру ушибов, отца били ногами. Его возили лицом по полу так, что один глаз почти вылез из орбиты. «Не помню, – сказал обвиняемый, – я был не в себе». Глядя на его жилистые руки и тупое злобное лицо, всякий охотно в это верил; он действовал непредумыш­ленно, а когда отец ударился головой об пол, впал в бешенство от вида крови. Простая и убедительная система защиты: он выкрутится на суде, получит несколько лет условно, не более того. Капитан Шомон, удовлетворенный результатами своей деятельности, готовился подвести ито­ги. Я поднялся со стула, подошел к окну. Вечерело, брели на ночлег ов­цы. Они тоже тупые, может, еще тупее, чем брат Айши, но в генах у них агрессивная реакция не запрограммирована. В свой последний вечер они заблеют от страха, у них учащенно забьется сердце, ноги отчаянно задергаются; потом грянет выстрел, жизнь улетучится, а тело превра­тится в мясо. Мы пожали друг другу руки и расстались; капитан Шомон поблагодарил меня за то, что я приехал.

На другой день я встретился с Айшой: агент по недвижимости посо­ветовал мне произвести в доме полную уборку, прежде чем его придут смотреть первые покупатели. Я передал ей ключи, затем она отвезла меня в Шербур – на вокзал. В лесу уже воцарялась зима, над изгородями висел туман. Рядом с Айшой я чувствовал себя напряженно. Она сово­куплялась с моим отцом, что порождало между нами совершенно неуме­стную близость. Поразительная, в общем-то, история: серьезная с виду девушка, да и отец менее всего походил на соблазнителя. Значит, он все-таки обладал некими привлекательными чертами, которых я не сумел разглядеть; в сущности, я и лица-то его не мог как следует вспомнить. Люди живут и друг друга не видят, ходят бок о бок, как коровы в стаде; в лучшем случае бутылку вместе разопьют.

«Фольксваген» Айши остановился на вокзальной площади; понимая, что на прощание надо бы сказать какие-то слова, я протянул: «Н-да…» Прошло еще несколько секунд, потом она заговорила глухим голосом: «Я уеду отсюда. Один знакомый может устроить меня подавальщицей в Па­риже; продолжу учебу там. Все равно в семье меня считают шлюхой». Я понимающе помычал. «В Париже больше народу», – выдавил я наконец. Сколько ни напрягался, ничего другого о Париже придумать не смог. Убо­жество реплики ее не смутило. «Дома меня ничего хорошего не ждет, – продолжала она, сдерживая злость. – Мало того, что они нищие, они еще и кретины. Отец два года назад совершил паломничество в Мекку, и с тех пор с ним говорить невозможно. А братья – того хуже: один другого ту­пее, --">