Реймонд Карвер - И третья вещь, которая доконала моего отца

машина, я бы тоже с вами покаталась.

Она улыбнулась. Зубы у нее были очень крупные.

— Поехали, — позвал Пит, и мы укатили прочь.

В нашей части штата мест, где можно половить окуня, было не так уж и много. Ловилась, в основ­ном, радужная форель, иногда голец, в высокогор­ных реках попадалась мальма, а в Синем озере и в озере Римрок — серебрянка. Пожалуй, все, если не считать того, что в некоторые реки поздней осенью заходили красногорлый лосось и стальноголовый. Правда, если ты рыбак, и так было чем заняться. Окуня вообще никто не ловил. Большинство моих знакомых видели его разве что на картинках. А вот отец мой на него насмотрелся, потому что рос он в Арканзасе и в Джорджии, и у него на этих окуней, которые у Пня, были большие планы, потому что от­ношения у них с Пнем были приятельские.

В тот день, когда привезли рыбу, я отправился по­плавать в городской бассейн. Я помню, как вернулся домой, а потом снова пришлось выходить, потому что отец пообещал помочь Пню разгрузить-погру­зить эти три бака, доставленные «Парсел-пост» из Луизианы, из Батон-руж.

Поехали мы на Пневом пикапе, отец, Пень и я.

Оказалось, там не баки, а настоящие бочки, три штуки, каждая в отдельной сосновой клети. Они сто­яли в тени у стены товарной станции, и поднять та­кую клеть и поставить ее в кузов отец и Пень могли только вдвоем.

По городу Пень вел машину очень осторожно, и потом, всю дорогу до дома, тоже очень осторожно. Через двор он проехал не останавливаясь. И затор­мозил только у самого пруда, в футе от кромки воды. К тому времени уже почти совсем стемнело, он оста­вил фары включенными, достал из-под сиденья мо­лоток и долото, а потом они вдвоем подтащили кле­ти поближе к воде и бросились открывать первую.

Внутри бочка была обернута мешковиной, а в крышке были маленькие, размером с пятицентовую монету, дырочки. Они сняли крышку, и Пень посве­тил фонариком внутрь.

Мне показалось, что этих окуневых мальков там плавает целый миллион. Это что-то потрясающее. Они там буквально кишмя кишели, как будто к нам на поезде прибыл маленький такой океан.

Пень подволок бочку к воде и вылил. Потом взял фонарик и посветил в воду. Но там уже ничего не бы­ло видно. Только лягушки надрывались, они каждый день надрываются, как стемнеет.

— Давай, я остальные вскрою, — сказал отец и протя­нул руку, чтобы взять у Пня из накладного кармана мо­лоток. Но Пень сделал шаг назад и замотал головой.

Две оставшиеся клети он вскрыл сам, сбивая себе пальцы и оставляя на планках темные пятна крови.

С той самой ночи Пень переменился. Он больше никого не подпускал к своему участку. Вокруг выгона он выстроил изгородь, а потом огородил и пруд — забором из колючей проволоки, и пропустил по ней ток. Говорят, на этот забор ушли все его сбережения.

Отец, понятное дело, после такого с Пнем знать­ся перестал. Ведь Пень, фактически, дал ему от во­рот поворот. Причем речь-то шла даже не о рыбал­ке, потому что окунь был — один сплошной малек. Но даже просто посмотреть на них Пень его не пус­кал.

И вот два года спустя, когда отец работал как-то в вечернюю смену, я занес ему ужин и бутылку чая со льдом. Смотрю — он разговаривает с Сидом Глове-ром, наладчиком. Я вошел, и отец как раз сказал:

— Можно подумать, этот придурок женился на этой своей рыбе.

— Судя по тому, что мне рассказывали, — ответил Сид, — лучше бы он вокруг дома забор себе выстро­ил.

Тут отец увидел меня, и я заметил, как он сделал Силу Гловеру глазами знак.

Но месяцем позже отец Пня все-таки пропилил. Доходчиво объяснил ему, что нужно отбраковывать слабый молодняк, чтобы остальной рыбе жить было легче. Пень сосредоточенно тер ухо и смотрел в пол. Отец сказал: ну, значит, завтра приеду и все сде­лаю, потому что иначе никак. В общем-то, согласия Пень не выразил. Он просто не выразил несогласия, и все. Только еще раз потер ухо.

Когда в тот день отец вернулся домой, я был уже наготове. Я достал его старые окуневые блесны и пробовал тройнички пальцем.

— Собрался? — спросил он, выпрыгивая из маши­ны. — Я в туалет заскочу, а ты давай загружай все это хозяйство. Если хочешь, можешь сесть за руль.

Я сложил все на заднем сиденье и как раз начал примеряться к рулю, но тут отец вернулся: в своей широкополой шляпе для рыбалки, с куском пирога, он ел его на ходу, держа обеими руками.

Мать стояла в дверях и внимательно на нас смот­рела. Кожа у нее была белая, светлые волосы стяну­ты в --">