Марина Артуровна Вишневецкая - Пусть будут все

Пусть будут все. Марина Вишневецкая

Чтобы выглядеть — надо заснуть. Лечь на спину, расслабить каждую клеточку, досчитать до тысяча двадцать пятого слона… Чтобы в загсе выглядеть. А потом они еще собираются на природу ехать. А ресторан только в шесть. Филипп и фейерверк заказал — боже мой, столько денег, Ксенька даже не говорит, сколько… Говорит: раз столько тратит, значит, это всерьез.

Все-таки надо заснуть, а слова, которые выталкивают из сна подряд третью ночь, сказать сейчас, самой себе. А им, что же, не говорить? И им сказать, но сначала себе: Лера, это было с тобой, с ними нет, а с тобой было… и ты в это пока еще веришь.

А к ним непонятно даже, как обратиться. Дорогие друзья? «Товарищи» — смешно, «господа» — пафосно, «ребята» — неловко… Наверно: мои хорошие! Чтобы у них сразу открылись и уши, и души.

Ксенька вчера: мама, ты выучила слова? не отпущу, давай! давай хором: пусть дом ваш будет полной чашей, и год от года жизнь все краше…

Хотела сказать ей: ребеныш, понимаешь, у меня тут одна идея… Но у Ксюхи столько проблем: гостей размещать, плакатики для ресторана раскрашивать… Вчера подсмотрела: «Все больше людей нашу тайну хранит…», «И женщина, как буря, улеглась…». Хорошо, хоть что-то с юмором будет. Потому что эти дурацкие четверостишья (родительское вам благословенье! живите, дети, в мире и любви!.. — а начало опять забыла), которые раздал Филипп — это какой-то детсадовский утренник. Ксенька все понимает, а Филипп жмет, как и положено эффективному менеджеру, эффектному манагеру и просто конкретному парнише.

Чтобы заснуть, чтобы выглядеть, чтобы хорошо получиться на фото — а ведь будет еще и видео! — столько денег, чтобы через год развестись, потому что не уживется с ним Ксенька, другой она человечек, — перевернуться на спину: тепло растекается от плеч по рукам, живот дышит, он теплый… Тело делается тяжелым, теплым, почти невесомым… Душе ничего не мешает сказаться: хорошие мои, вы все здесь такие мои и такие хорошие…

Нет, они сразу же различат, что училка, пусть бывшая, а училка. И между ними тут же возникнет барьер. И даже не в словах дело, а в том, как поймать интонацию, чтобы как с равными, как со взрослыми, как себе самой — и чтобы без «как»!

Тост, не тост… По жанру — что же? — материнское благословение. Господи, неужели? А по смыслу: Ксеня, Филипп, вам еще только предстоит найти путь друг к другу (но если она в это сама не верит?), а чтобы найти путь друг к другу, сначала надо отыскать путь к самому себе… Опять тон — как при вручении аттестатов зрелости! Хуже — как в загсе.

Надо заснуть, надо выглядеть, надо просто прочесть на радость Филиппу: пусть станут уваженье и терпенье основой вашей молодой семьи! — вот, и первые строчки вспомнила. Стишок как стишок. И ничуть не хуже той пафосной хрени, которую она собирается преподнести им унылой прозой на тему, как я провел этим летом в больничке. Да она только заикнется про «скорую» и перитонит, а без этого нельзя, говорить или все, или ничего, — как Ксенька бросится ее обнимать-целовать и тем временем отбирать микрофон (стих ведь надо будет читать в микрофон), а Филипп — в другой микрофон: звучит «Бразильская бахиана» Вилло-Лобоса, которая лучше любых слов озвучит, что чувствует сейчас наша новорожденная теща… А она невольно поправит: Вилло-Лобуш, по-португальски Lobos читается как Лобуш… и еще добавит: в Бразилии португальский язык. Потому что училка, а бывшими училки не бывают!

Ну хорошо, Валерия Игоревна, или спим, или встаем и записываем слова от руки. Спим… Встаем! Но тогда уже не заснем до утра. На мобильнике — сколько? — 4.16. Час волка или собаки? Час тысяча двадцать пятого слона. А слонов по ночам считают, потому что ночь — время гипербол. Ночью все слишком рядом: луна, вон как лупит сквозь штору, не луна — целая полынья… Ночь — это бег по тонкому льду страха, во-первых, за самых родных… А подо льдом — еще более черное, безвоздушное, непостижимое — в других, в тебе, в устройстве Вселенной, ее ладно бы физики, ее метафизики — которая есть или которой нет? Вот в чем вопрос. Как там было у Вячека? «Не смыслом единым, которого нет…» Но пережитое в больничке — разве не об обратном? Потому и хочет сказаться который месяц — другим или себе самой? Еще полгода, максимум год — и она не поверит, что это с ней было. Вот в чем штука! Память об этом уходит — каждый день, даже, наверное, каждый миг, как река в жару, дневная река, и песок высыхает, --">