Дарья Всеволодовна Симонова - Шанкр

Симонова Дарья Всеволодовна Шанкр

Глава 1. Горькая ягода любви или осенние плоды легкомыслия

Город маленький, а дороги длинные, что жизнь вегетарианца, - успеешь стереть в кровь ступни, переболеть инфлюэнцей и превратиться в свидетеля Иеговы. К пункту Б подходишь мудрым, как аксакал, и светлым, как дитя. Никаких соблазнов, кроме кружечки чая и тепла двух газовых камфорок. Либо задыхаться, либо мерзнуть, лучше попеременно, ибо из любых зол страшнее то, что бесконечней. Перемены спасут мир.

Елизавета Юрьевна уже не купит ботинки, это как пить дать, много мелких бумажек против весомой купюры не тянут, что ни говори. А разменять пришлось - что еще с деньгами делать, не лежать же им сиротливо в ожидании торжественного обмена их на свеженькую зимнюю обувь. Холодно снаружи - тепло внутри, кошелка у Елизаветы Юрьевны была набита гостинцами для Ермаковых и для себя. Слюна текла в ожидании желудочного праздника. Еда куда надежнее ботинок, тем более пока только щадящее начало осени. Что-нибудь придумается с обувью.

Наташа открыла в шали и в беспокойстве. Она, впрочем, всегда беспокоилась - то спина, то давление, то псевдосердце (не верилось в заковыристые диагнозы). Елизавета Юрьевна, конечно, старалась ее жалеть. Примерно как свою бабушку. Но Наташе пока только-только стукнуло 28.

Юниса, слава богу, не было. Они с Наташей уже в "почти разводе", хотя и брака никакого не заключали, и славно, что не наделали глупых печатей и Наташа не взяла его фамилию. Здесь малость трезвого национализма просто-таки требовал здравый смысл. Хотя фамилия - дело десятое, и зря, быть может, наташины болтливые друзья ополчились на скромного угрюмого субтильного прибалтийца. Впрочем, происхождение здесь роли не играло, и маленький рост тоже. И даже серьезность гамадрила, с которой Юнис слушал скабрезные анекдоты. В сущности его можно было назвать дельным чистоплотным занудой, а пунктуальность и ежедневная отсидка на работе с 9 до 5 еще не признаки дебильности. Как, собственно, и некоторые странности типа мытья полов раз в три дня с хлоркой. Все, разумеется, из-за ненависти к кошачьему запаху, столь сильной, что наташиному коту пришлось таинственно исчезнуть вскоре после воцарения в доме нового хозяина. Однако, Юнис продолжал истязать домочадцев хлоркой и набивать газетой кошачью ванночку. Зачем - никто не знал и никто не спрашивал. К счастью, Юнис тоже был не слишком разговорчив.

Ну, эстонец, ну что теперь - рассуждала Наташа в счастливые дни. Но теперь она чуть не плакала. Елизавета Юрьевна потушила верхний свет, поставила чайник и приготовилась слушать. Наташа вышивала бисером. Приятные безделушки из разряда висюлек и толстых браслетов, напоминающих нехитрую добычу мародера, ограбившего старушенцию - веселую вдову. Наверное, впечатление ветхого бархата или аура наташиных пристрастий к старине... Так или иначе - Наташа старалась ради продажи, но не сдерживалась и дарила свои вещицы всякому встречному, кому понравилось. Юрьевна подумала-подумала и решила - ну что ж, сегодняшний день уже в прошлом, можно и бисером повышивать, раз такая оказия. Ей тоже захотелось попробовать, она истыкала все пальцы, а тут и чай подоспел, и время, доверительно посерьезнев глазами, спрашивать, что же опять стряслось? Но ничего нового не стряслось, Наташа опять при Юнисе не помыла петрушку.

Это была давняя тема, уже и не смешная. Наташиного супруга приводила в бешенство привычка есть немытое. Даже бананы в кожуре он маниакально тер под краном, будто старую картофелину со дна ящика. С петрушкой же ему приходилось туго: чувствуя свою физическую неспособность промыть каждый листик, он совал пучок покорной Наташе. Та уже напридумывала уловок по избежанию пытки, но зоркость Юниса со временем возросла. К тому же на вопрос "Это мытое?" Наташа, всплескивая руками, восклицала: "Ой, забыла!". Лги во спасение - советовала Елизавета Юрьевна, но Наташа даже врать забывала. И получала сполна. Юнис обычно ее не бил и почти не повышал голос - зато умело молчал. Так иезуитски молчал, что даже воздух в доме делался душным и тяжелым. Так тушил сигарету, что вокруг все оказывались виноватыми. И, наконец, он принимался зловеще кокетничать с любой гостьей, попадавшейся под горячую руку - чтобы усилить тихую наташину истерику. А надо признать, что такое кокетство имело столь же ошеломляющий эффект, как внезапный канкан оперной примадонны посреди печальной арии, --">