Фридрих Наумович Горенштейн - Возвращение невидимки

славянских такие профили. Или господарь номер такой-то.

Притом что был уже человек, доживший до седин.

Лицо бритое, безбородое и безусое. Короткая стрижка на рёмеркопф, седая, серебристая. И одевался главбух необычно. Вокруг были узбекские халаты и тюбетейки или военный, полувоенный стиль — шинели, гимнастерки, пилотки, фуражки. А он носил белые, серые, розовые рубахи, вышитые русской гладью или петушками, а в холодное время — бекешу и шапку, которые Троекуров у Пушкина носил. Должность главного бухгалтера Облводканал и т.д. была, конечно, для него ссыльная. Был он из ссыльных, из лишенцев. Даже главный его контригрок — бухгалтер того же учреждения «тетя Бетя» — говорила, что главбух прежде занимал в столице высокую должность. Вообще был из какой-то «старорежимной аристократии», из помещиков и капиталистов. Рассказывала о главбухе тетя Бетя своей подруге, кажется, татарке из местных, наманганских. А я, придя в гости к своей однокласснице, это слышал.

Муж тети Бети «пал смертью храбрых», а ей еще тридцати не было. Она воскресными вечерами, приодевшись и надушившись духами «Кармен» или «Красная Москва», вместе с подругой-татаркой ходила гулять в парк. Мужчины тогда были в ужасном дефиците. Даже и увечные ценились. Особенно с умеренным увечьем, природным или фронтовым. Хромые, однорукие, с бельмом на глазу, но и более изувеченные пользовались успехом. Анекдот тех времен. Учительница задает загадку: «Без рук, без ног, а на бабу скок». Надо было ответить: «Коромысло». А ученик ответил: «Инвалид Отечественной войны».

Молодого здорового мужчину встретить можно было не часто. Разве что уголовников в парке, имеющих власть над улицей и почитание мальчишек. Крепкие холеные парни в парке у озера, у гипсовых статуй в тени чинары играли в карты или нежились, разбросав ноги в тапочках, всегда окруженные молодыми девицами. Но это был иной мир. Единственная, я думаю, допустимая и терпимая при Сталине оппозиция со своими законами. И вот на фоне такого безмужчинья главбух, хоть уж не слишком молодой, но все еще заметный красавец гвардейского роста, конечно же, бросался в глаза, особенно женские.

Тем не менее, со слов тети Бети, «был он холост» или некогда разведен, но имел, конечно, много любовниц, одну из которых хотел пристроить на прилично оплачиваемую должность бухгалтера. Ради чего тетю Бетю, окончившую финасово-экономический институт, имеющую диплом, выживал. Тем более, исполняя обязанности директора. Конфликты случались часто, но один достиг такой степени, что все раскалилось, вскипело и, накопившись, вскипев, вырвалось наружу.

Однажды, откуда-то возвратясь, я увидел двор в необычном возбуждении. Посреди двора, возле арки, стояла тетя Бетя с красными заплаканными глазами. Соседи между собой переговаривались, дети возбужденно выбегали на улицу и что-то высматривали. Моя одноклассница, дочка тети Бети, весело сообщила мне, что главный бухгалтер ругал маму, ругал всех евреев и сейчас его придут арестовать. Начал он ругаться в учреждении, а потом вышел во двор вслед за выбежавшей тетей Бетей. «У меня сложилось впечатление, что он меня хочет ударить, — с плачем говорила тетя Бетя. — Поэтому я выбежала, чтобы он меня ударил при свидетелях». Главбух при свидетелях тетю Бетю не ударил, но он при свидетелях будто сказал: «Читайте, жиды, газеты, слушайте радио. Скоро вам всем конец. Сюда прибежали, а куда дальше побежите?» Вопрос этот был серьезным. Последнее время я начал рано вставать и ходил на городскую площадь слушать радио. Сходились почти всегда одни и те же, группой, в основном евреи. «Сходится миньян, — горько шутили. — Мальчик тоже всегда приходит». Обсуждали новости, вздыхали и начали поговаривать, что надо бы обдумать, как бежать в Иран.

Во дворе жило несколько семей эвакуированных. Но была семья и бухарских евреев. «К нам это не относится, — сказал глава семьи, бухарский еврей, недавно мобилизованный, но очень скоро вернувшийся с удачным ранением правой руки. — Мы столетиями живем здесь в мире с узбеками. А вы, русские евреи, приехали и портите нам добрую жизнь». У бухарского еврея были два мальчика, братья, почти мои сверстники. С одним я как-то повздорил, и он мне сказал: «Сам-то русский еврей». – «А ты — бухарский еврей», — ответил я. — «Бухарский еврей лучше. Русский еврей выходит и так вот смотрит на горы», — так выразился. Куда смотрит? Какие горы? Впрочем, были они туповаты, под стать родителям, и --">