Ричард Олдингтон - Все люди — враги

он уже умер. Позднее, когда Антони пошел в школу и удостоился, вместо горячих ванн с Нанни в роли Эвриклеи^[6] — утренних холодных омовений без свидетелей и дважды в неделю вечернего основательного мытья еще под присмотром, — Нанни плакала и утешилась только производством в чин привилегированной горничной, прибавкой жалованья и наименованием Анни. Она продолжала свои осмотры во время горячих ванн еще долго после того, как они бывали действительно необходимы, под пустым предлогом плохо вымытых ушей и шеи, причем никогда не упускала случая заметить, словно ее поразила необычайно оригинальная мысль:

— Вот уж правда, мастер Тони! Как вы растете! Вы почти такой же стройный, как наш Билл, а он ведь у нас особенный!

Болезненно сентиментальная черта в характере Анни подчас проявлялась в кратких, но бурных взрывах религиозного усердия, возможно, происходивших от неправедных половых инстинктов, в которых она никогда бы не призналась. У Анни был «кавалер», сын мясника в ее родной деревне и сам тоже мясник. Но его держали на таком почтительном расстоянии, которое сделало бы честь самой целомудренной и надменной барышне из Прованса: ему разрешалось писать лишь раз в две недели без гарантии ответа, а видеть Анни лишь два раза в год в Вайнхаузе и в тех редких случаях, когда она ездила к себе домой «в нашу деревню». Однако Анни считала себя бесповоротно обязанной рано или поздно выйти замуж за своего «кавалера» и энергично отвергала всякие авансы молодых зеленщиков и разносчиков молока, приходивших на кухню; в отместку те кричали «мясник!», удаляясь вниз по боковой дорожке, а Анни краснела и ругала их нахалами.

Поэтому неудивительно, что Анни приходилось время от времени прибегать к помощи религии. У нее были Библия и молитвенник, переплетенный в какой-то пестрый материал, который походил на оникс и был, по-видимому, просто целлюлоидом. Молитвенник был подарком мясника; на нем была надпись, сделанная дрожащим ученическим почерком: «Дорогой Анни от любящего ее Чарли». Хотя формально Анни принадлежала к англиканской церкви, но в период душевных смятений она выражала несколько еретические взгляды на предопределение — быть может, смутная семейная традиция времен пуританства. Красные глаза и внятные слова молитв, доносившиеся из комнаты Анни, служили внешними признаками этих мучительных религиозных бурь. В то же время она старалась умилостивить гнев ревнивого Бога, играя в странную игру. У нее были карты для каждого месяца года, с текстом из Библии на каждый день, но без указания, откуда этот текст взят. По-видимому, Господу доставляло удовольствие, чтобы Анни ежедневно перелистывала с быстротой марафонского бега Священное Писание в поисках книги, главы и строки для каждой цитаты. В пользу ее вообще здравого ума несомненно говорило то, что к концу года она обычно отставала приблизительно на десять месяцев, да и то жульничала, прибегая к помощи Антони и кухарки.

Антони эти кризисы не нравились. Он не выносил вида Анни, молчаливо бродившей в слезах и отчаянно рывшейся в Библии, вместо того чтобы рассказывать разные смешные истории о «нашей деревне» и «нашем Билле». В попытке развлечь ее в один из таких моментов он сказал:

— А меня в наказание оставили сегодня в школе!

— Да что вы! — укоризненно воскликнула Анни, не поднимая все же слезливых глаз с книги Левит. — Скверный вы мальчик, что же вы такое сделали?

— Да ничего. На математике сегодня утром этот дурак Картер сказал…

Жалобный стон Анни прервал его:

— О мастер Тони, мастер Тони, не употребляйте этого ужасного слова! Разве вы не знаете, что тому, кто скажет про брата своего «ты дурак», грозит Страшный суд? Готовься встретить Бога своего, готовься к немедленной смерти!

— Что такое смерть? — спросил Тони пытливо. Анни набожно застонала.

— Вы не знаете, что такое смерть? Вот что значит не ходить в воскресную школу! Когда человек умирает, он делается весь белый и неподвижный, и приходится его закапывать, и там он лежит веки вечные, пока ангел не протрубит в трубу, возвещая о Страшном суде, когда всех грешников низвергнут в ад.

Анни со сладострастием выговаривала слова «смерть» и «ад». Антони побледнел, в содрогании ужаса чувствуя, как вся сила покинула его руки и ноги. Ему впервые говорили о смерти, впервые он смутно понял, что чудесные дни, воспринимавшиеся им так беззаботно и счастливо, окончатся: «человек --">