Виллем Элсхот - Избранное

Виллем Элсхот Избранное

Предисловие

Бельгийский писатель Виллем Элсхот (1882–1960) — новое имя для советских читателей, однако у себя на родине его творчество пользуется давним признанием. Талант Элсхота весьма самобытен, грани этого таланта разнообразны, и зарубежная критика по праву видит в нем одного из крупнейших представителей фламандскоязычной литературы Бельгии, писателя, чьи произведения отнюдь не принадлежат прошлому, но живут и в настоящем. Между тем рассказ о нем следует повести издалека.

В начале 20-х годов Элсхот, молодой буржуа из Антверпена, анархист и «фламинган»^[1], окончательно избирает литературную деятельность. Она становится постоянной, правда не единственной его профессией. В бельгийских литературных кругах Элсхот тогда еще мало известен, хотя уже успел проявить себя как журналист, сотрудничающий в недолговечных левых литературных изданиях, и автор романа, написанного, как отмечала критика, на превосходном фламандском языке. Кроме литературы, у Элсхота было и другое занятие, от которого он не отказался и в более поздние годы: Элсхот был умелым, предприимчивым и удачливым «деловым человеком». Писателю, даже крупному, и сейчас нелегко в Бельгии жить на деньги, заработанные только литературным ремеслом, а Элсхот притом писал медленно, беспрестанно перерабатывая и шлифуя свои сочинения, — его книги выходили редко.

Антверпен — как Гент, Брюссель, Льеж, как другие бельгийские города и вся Бельгия, в начале 20-х годов был еще полон воспоминаний о тяжких бедствиях первой мировой войны, когда «группа хищников с неслыханным зверством обрушилась на Бельгию»^[2]. Страна была разграблена и унижена. Общая беда способствовала сплочению ее этнически разнородного населения — валлонов и фламандцев.

Но процесс этот не был ни простым, ни однозначным.

В послевоенные годы крупная бельгийская буржуазия энергично восстанавливала свое пошатнувшееся экономическое положение. «Бельгийские буржуа вложили за границей около 3 миллиардов франков; охрана прибылей с этих миллиардов путем всяческих обманов и пройдошеств — вот какой на деле „национальный интерес“ „героической Бельгии“»^[3], — писал В. И. Ленин. Росло промышленное значение бельгийского севера — Фландрии и Брабанта, и соответственно с этим фламандцы-капиталисты из северных городов все чаще брали верх в конкурентной борьбе.

Но 20-е годы XX века в истории культуры Бельгии — особый период. Именно в это время расцветают поэзия, драматургия и проза на фламандском языке.

Эти годы наступления бельгийской буржуазии были также годами обострения классовых противоречий. Перед литературой встали жгучие социальные проблемы. Одновременно с буржуазно-националистической тенденцией усилить фламандское влияние в жизни страны в демократической среде осознавалась необходимость национального равенства валлонов и фламандцев. Этот рост общественного самосознания оказал свое влияние на развитие бельгийской культуры.

Для литературы того периода первостепенное значение приобрел вопрос о языке. В связи с этим подъем, или, как принято называть в Бельгии «великое обновление» («de grote vernieuwing»), фламандской литературы некоторые писатели-современники восприняли односторонне: как событие, единственный смысл которого состоит в выявлении забытых или непризнанных духовных качеств фламандцев. Некоторые критики из «фламинганов» увидели в этом «реванш» фламандской литературы по отношению к литературе франкоязычной. Возобновился старый спор о том, существует ли вообще оригинальная, собственно бельгийская литература и если существует, то на каком языке^[4].

Театр Метерлинка, стихи и драмы Верхарна, сочинения Лемоннье, Роденбаха, Ван Лерберга, казалось, решили этот вопрос в пользу тех, кто считал бельгийской франкоязычную литературу. (За границей среди сторонников последней точки зрения были русские символисты и А. Блок, знаток и тонкий ценитель бельгийского искусства.) Но в 20–30-е годы — годы подъема литературы на фламандском языке, надолго до того закосневшей в регионализме, — в описании провинциальных нравов, изображении природы и бытовых жанровых сцен раздались голоса, утверждающие превосходство «фламандского начала».

Почему же все-таки с 20-х годов так быстро росла литература на фламандском языке? (Тот же процесс, может быть с еще большей интенсивностью, идет в --">