Павел Григорьевич Антокольский - Стихи

прикладов по земле нагой.

Жизнь моя — обугленный обрубок,

Прущий с перешибленной ногой

На волне припева, в бурной пене

Рваных шапок, ружей и знамен,

Где любой по праву упоенья

Может быть соседом заменен.

Я упал. Поплыли пред глазами

Жерла пушек, зубы конских морд.

Гул толпы в ушах еще не замер.

Дождь не перестал. А я был мертв.

«Дотащиться бы, успеть к утру хоть!»

Это говорил не я, а вихрь.

И срывал дымящуюся рухлядь

Старый город с плеч своих.

И сейчас я говорю с поэтом,

Знающим всю правду обо мне.

Говорю о времени, об этом

Рвущемся к нему огне.

Разве знала юность, что истлеть ей?

Разве в этой ночи нет меня?

Разве день мой старше на столетье

Вашего младого дня?

И опять:

«Дождаться, доползти хоть!»

Это говорю не я, а ты.

И опять задремывает тихо

Море вечной немоты.

И опять с лихим припевом вровень,

Чтобы даже мертвым не спалось,

По камням, по лужам дымной крови

Стук сапог, копыт, колес.

¹⁹²⁵

^{Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е. Евтушенко. Минск-Москва, «Полифакт», 1995.}

«Нечем дышать, оттого что я девушку встретил…»

Нечем дышать, оттого что я девушку встретил,

Нечем дышать, оттого что врывается ветер,

Ломится в окна, сметает пепел и пыль,

Стало быть, небыль сама превращается в быль.

Нечем дышать, оттого что я старше, чем время.

^{1976 (?)}

^{Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е. Евтушенко. Минск-Москва, «Полифакт», 1995.}

КУСОК ИСТОРИИ

А океан бил в берега,

Простой и сильный, как и раньше.

А ураган трубил в рога

И волны гнал назад к Ла-Маншу.

Под звон цепей, под лязг вериг,

В порывах пара, в мчанье тока,

От Дувра до Владивостока

Метался старый материк:

Казармы, банки, тюрьмы, храмы

Черным-черны, мертвым-мертвы.

Избороздили землю шрамы —

Траншей заброшенные рвы.

Здесь были войны, будут войны.

Здесь юноши на первый взгляд

Вполне послушны и пристойны,

Они пойдут, куда велят.

Они привыкнут к дисциплине,

И, рвеньем доблестным горя,

Они умрут в траншейной глине

За кайзера и за царя.

В Санкт-Петербурге иль в Берлине

Не спят штабные писаря,

Иль железнодорожных линий

Поблескивают стрелки зря…

Они умрут в траншейной глине

За кайзера и за царя.

Куда ни глянешь — всюду тот же

Зловещий отблеск непогод.

Век свое отрочество отжил.

Ему четырнадцатый год.

^<1956>

^{Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1982.}

ИЮЛЬ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО ГОДА

С полудня парило.

И вот

По проводам порхнула искра.

И ветер телеграмму рвет

Из хилых рук премьер-министра.

Над гарью городов гроза.

Скатилась жаркая слеза

По каменной скуле Европы.

Мрачнеют парки. Молкнет ропот.

И пары прячутся.

И вот

Тот выстрел по австрийской каске,

Тот скрюченный громоотвод.

И лиловеет мир, как в сказке.

Еще не против и не за,

Глядит бессмысленно гроза

И дышит заодно со всеми.

Внизу — кровати, книги, семьи,

Газоны, лошади…

И вот

Черно на Марне и на Висле.

По линии границ и вод

Кордоны зоркие нависли.

Скосив огромные глаза,

В полнеба выросла гроза.

Она швыряет черный факел

В снопы и жнивья цвета хаки.

Война объявлена.

¹⁹²⁴

^{Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1982.}

ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ

Величанный в литургиях голосистыми попами,

С гайдуком, со звоном, с гиком мчится в страшный Петербург,

По мостам, столетьям, верстам мчится в прошлое, как в память,

И хмельной фельдъегерь трубит в крутень --">