Олег Григорьевич Чухонцев - Избранные стихотворения и поэмы (1959–2008)

засохший гуталин подскипидарить

примерить в мавзолее саркофаг

с мощами Геловани как нажрутся

так языки развяжут приказать

Лаврентию представить докладную

о языке Марр против Маркса вырвать

кого-чего кому-чему плевать

на хачапури главное цицматы

и чача больше чачи дать отпор

троцкистам вейсманистам морганистам

и раком поползут как луноход

на четвереньки встав от поясницы

достать змеиный яд и растирать

и растирать и чистить чистить чистить

до солнечного глянца – он сложил

газету и зачем-то огляделся,

и мы глазами повстречались. (Так

на парагипнотическом сеансе

посылкой встречной размыкают цепь.)

Он усмехнулся и усы пригладил.

И злость меня взяла – я подошел

и, выставив башмак, сказал: – Почистить! –

Он как-то странно на меня взглянул,

и молча поднял перст, и черным ногтем

мне показал: Закрыто на обед.

Каких нам знамений не посылает

судьба, а мы и явного не ждем!

Стучало море, высекая искры,

и вспыхивала радуга то здесь,

то там на берегу, удар – и брызги!

...Но для чего же этот маскарад?

Тщеславье? Вряд ли. Мелкое позерство?

Едва ли. Это сходство, думал я,

не может быть случайностью. А если

намек, и очевидный? Но на что?

– Волна! – я услыхал у парапета

и загадал. И ухнул водный столб!

Я пробежал, а парочку накрыло.

Ну и прекрасно, вот он и ответ.

Я должен быть лирическим поэтом,

а чистильщик пусть драит башмаки

или сдирает кожу с мирных граждан,

а двое любят. Каждому свое!

Как непосильно быть самим собой.

И он, и я – мы в сущности в подполье,

но ведь нельзя же лепестками внутрь

цвести – или плоды носить в бутоне!

Как непосильно жить. Мы двойники

убийц и жертв. Но мы живем. Кого же

в тени платана тень маньяка ждет

и шевелит знакомыми усами?

Не все ль равно, молчи. И ты был с ним?..

И я, и он – и море нам свидетель.

Ну что ж, еще волна, еще удар –

и радуга соленая, и брызги!..

1972

«Еще помидорной рассаде…»

* * *

On the fairest time of June.

Keats^[1]

Еще помидорной рассаде

большие нужны костыли,

и щели в искрящей ограде

вьюном еще не заросли;

еще предзакатные краски

легки как однажды в году,

и пух одуванчиков майских

не тонет в июньском пруду.

Но так сумасшедше прекрасна

недолгая эта пора

и небо пустое так ясно

с вечерней зари до утра,

что, кажется, мельком, случайно

чего ни коснется рука –

и нет, и останется тайна

на пальцах, как тальк с мотылька.

О, лучше не трогай, не трогай.

Что правды? Иди как идешь

своей легкодумной дорогой

и тайны чужой не тревожь.

Довольно с тебя и окрайны,

и неба, и вспышек гвоздик.

Ты, может быть, сам не без тайны,

но, к счастью, ее не постиг.

1973

Бывшим маршрутом

Я оторвался от своих корней,

А родина моя все зеленей

Сухой листвой шумит над головой!..

Не странно ли, на улице Лесной

Уже ни леса нет, ни лесопилок -

Булыжник да асфальт. Летит трамвай,

На крышу тень кирпичная упала,

И пыль, крутясь, вдогонку понеслась,

И ветер, ветер… И жалеть не надо!

Я так устал от самого себя,

Что только бы глядеть, глядеть,

да слушать

На поворотах скрежет осевой,

Да отмечать проездом: Квас. Газеты.

Цветы. Тишинский рынок. Зоопарк.

Ваганьковское кладбище. Обратно.

И ничего другого… Говорят,

Что парность - знак надежды. В этой

жизни

Я главное, быть может, проглядел,

А шум остался, неусыпный, долгий,

Тенистый шум, лесная благодать…

Как хочется под липой постоять.

Под чистой липой - и увидеть мать!

Она меня уже не узнает:

Глядит в окно и все чего-то ждет

Да слушает, уставив наугад

Свой напряженно-безучастный взгляд.

Еще жива, еще не умерла,

Но душу в бедном теле изжила -

Всю - за меня… И страшно сознавать,

Что мне любви ее не оправдать.

И этот взгляд… За что! И почему!

Мне хорошо на людях одному.

Скрипи, трамвай, греми в кольце

железном!

Скрипи-греми! Не каждому дано

Из колеи осточертевшей выпасть

И время на ходу остановить!

Развоплощенность - это путь свободы.

Как хочется в ладони зачерпнуть

Минуту-две, в пустую горсть вглядеться,

Держать, держать, ни капли не пролить.

И как повеет чем-то… Лето, лето,

Весна --">