Игорь Сунерович Меламед - Арфа Серафима: Стихотворения и переводы

одновременно и стремительно реализуется, распрямляется с угрожающей скоростью, и — «к небытию стремится», склоняется к круговому, трагически логичному завершению.

Ещё юношей поэт написал немало угловатых и прямолинейных, но провидческих строк, подобных, например, этим:

Поэты начинаются с трагедий,

И я хочу с чего-нибудь начаться;

Поэты начинаются с трагедий,

И я ищу трагедию свою…^[2]

Всеобъемлющая неизбежность страдания никогда не была для Игоря теорией, но в последние годы в силу известных всем трагических событий в жизни поэта многие стихотворения также обрели статус пророчества, увы, воплотились в совершенно конкретную и невыносимую реальность.

Ну что мне делать, что мне делать,

и как могу себе помочь,

когда сегодня ровно в девять

опять начнётся эта ночь,

где тьма сгущается, вступая

в свою заученную роль,

напоминая, что любая

мысль изречённая есть боль.

В себя, как бы в каменоломню

уйди, и ближних не тревожь.

Молчи, скрывайся, знай и помни:

боль изречённая есть ложь.

О боль безумная, ночная,

в подушку ввинчиваясь лбом,

я присуждён тебе, я знаю,

что должен стать твоим рабом.

Я всё отдам тебе — пустого

жилища темень, память, сон.

Оставь же мне хотя бы слово,

не перелившееся в стон.

(«Боль», 1983)

Всем, кто знал, любил и продолжает любить Игоря, дата написания этих стихов кажется ошибочной — так близки они многим строкам, написанным двумя десятилетиями позже, скажем, вот каким, пронзительным даже при позднейшем чтении:

И вот, когда совсем невмоготу,

когда нельзя забыться даже ночью,

— Убей меня! — кричу я в темноту

мучителю, незримому воочью,

зиждителю сияющих миров

и моего безумья средоточью.

Убей меня, обрушь мой ветхий кров.

Я — прах и пепел, я — ничтожный атом.

И жизнь моя — лишь обмелевший ров

меж несуществованием и адом.

(«Терцины», 2013)

И снова вспять во времени: те же мысли, такие же невыносимые муки уже упоминались (тогда ещё только упоминались) в 1983 году в знаменитом цикле «Бессонница», давшем название первому сборнику, неоднократно цитировавшемуся в стихах поэтов хороших и разных:

Такую ночь, как враг, себе назначь.

Как враг, назначь, прими, как ангел падший

<…>

Я умирал на гребне января,

и холод, наступивший наконец-то,

все окна в доме настежь отворя,

увёл меня в пожизненное детство…

<…>

И я тогда не умер. Я живу.

Но, тем же снегом к стеклам прилипая,

всё та же вьюга, только наяву,

крушит окно, как всадница слепая.

<…>

Не дай тебе беспомощный Господь

в такую ночь проснуться — о, не дай же!..

Он сам уже — одна больная плоть.

Он лишь на шаг продвинулся — не дальше…

<…>

Кто ж эту ночь на боль короновал? —

пусть мой вопрос никем уже не слышим! —

Кто выдумал нелепый карнавал,

где в маске снега страх течёт по крышам?..

Круг замкнут, тематическое и смысловое единство восстановлено, хотя окончательные суждения о логике творческого пути Игоря Меламеда были бы преждевременны: слишком много вопросов он поставил перед каждым, кто ещё способен сегодня слышать поэзию. Было бы очень просто изрекать сентенции о движении от атеистической бессмыслицы к осмысленному жизненному циклу человека уверовавшего и воцерковлённого. Или провозглашать вердикты о переходе от страха иудейска к жизни, в коей несть ни еллина ни иудея. Жизнь сложнее схемы, даже самой благой на вкус и цвет.

Предваряя первое представительное издание стихотворений Игоря Меламеда, невозможно оставить в стороне его работы по теории поэзии, а также сравнительно нечастые отклики о современных поэтах в жанре литкритики. С критическими выступлениями всё достаточно ясно: Игорь писал их не в качестве профессионала-обозревателя, «следящего за новинками», но всякий раз по конкретному, чаще всего невесёлому поводу — защищая своих друзей-стихотворцев от несправедливых нападок или скорбя о их безвременном уходе. Именно таковы его работы-реплики о Марине Георгадзе, Борисе Викторове, --">