Игорь Сунерович Меламед - Арфа Серафима: Стихотворения и переводы

Арфа Серафима Стихотворения и переводы

«Пожизненное детство» Поэзия и правда Игоря Меламеда

Иногда приходит уверенность, что едва ли не все главные поэтические открытия Игорь Меламед совершил до 1983 года, ну, может быть, до восемьдесят пятого, не позже. Это не значит, что потом не было важных жизненных впечатлений, творческих высот, запоминающихся (порою — почти совершенных) стихотворений. И всё же для Игоря очень многое выковывалось, закладывалось, рождалось в его юной жизни в юго-западном углу Украины, в центре Европы. Угол и центр — определения не случайные, сколь бы они ни противоречили друг другу на первый взгляд. Ведь и в самом деле, географический центр континента приходится на регион со странной и противоречивой судьбой. Эти вечно провинциальные земли на стыке культур и границ столетиями от ходили от одного государства к другому и обратно, утрачивали самобытность и обретали новую, предопределяли судьбы очень разных художников от Ивана Франко до Пауля Целана и Энди Уорхола.

Львовский период жизни Игоря Меламеда остался в наших воспоминаниях о его нечастых устных рассказах, в стихах. Вот фотографически точная зарисовка, мгновенный снимок размеренного быта семьи, живущей в тесной квартире на улице с нелепым названием Папоротная в привокзальном районе Левандовка:

Я — мальчик маленький у зимних окон.

Соседи в валенках в снегу глубоком.

Замок дыханием отогревая,

отец у белого стоит сарая.

И куры белые в снегу упорно

клюют незримые мне сверху зёрна.

А в доме печь полна теплом и светом.

Заслонка звонкая играет с ветром.

Всё было так всегда и будет завтра.

Отец на кухне мне готовит завтрак.

Рукой с прожилкою голубою

хрустит яичною скорлупою…

Отец поэта, работник типографии, однажды пострадавший за ошибочно напечатанную хлебную карточку, навсегда осторожный, заранее встревоженный всеми возможными напастями, которые вполне могли угрожать сыновьям — Игорю и старшему, Анатолию. Памяти отца и матери посвящены несколько теперь уже классических стихотворений, которые с полузвука узнаются всеми, кто знает и любит поэзию Игоря Меламеда.

…Не плачь, не мучайся — ведь эта ночь пуста.

Но жить научимся мы с чистого листа.

Во сне безоблачном, в беспамятстве, отец,

трёхлетним мальчиком я стану наконец.

В блаженном сне ещё не смыслю ничего.

Мне вяжут варежки из шарфа твоего.

И мы с тобою коротаем карантин

в одной из длительных, медлительных ангин…

(«Болезнь отца», 1983)

Лицо мамы Игоря невозможно забыть: она внимательным, настороженным, испытующим взглядом смотрела прямо в глаза всякому приведённому сыном в дом человеку — нет ли опасности, не угрожает ли его приход миру и покою семьи, как неоднократно случалось с другими еврейскими семьями прежде, в досоветские ещё времена, когда на улицах древнего Львова сильнее, чем другие наречия, начинал слышаться то польский язык, то немецкий, потом русский, украинский…

В этой сказке, в её тридевятом моцарстве,

позабыв о своём непробудном мытарстве,

моя бедная мама идёт молодою,

и сидят мотыльки у неё на ладони.

Ты куда их несёшь, моя бедная мама?

Ты сейчас пропадёшь за наплывом тумана…

Провинциальность и замкнутость жизни на бывших и настоящих приграничных задворках нескольких империй парадоксально сочеталась с причастностью к биению крепкого пульса европейского искусства во всех его изводахи направлениях. Звучали записанные на купленных с рук у проезжих интуристов свежих пластинках аккорды музыки «Битлз», через легально продававшуюся в киосках польскую прессу доходили новости об Анджее Вайде и Станиславе Леме, Ежи Гротовском и Кшиштофе Пендерецком, Жан-Поле Сартре и Оливье Мессиане. Набирала популярность новая украинская музыка — «Червона рута» и другие песни Владимира Ивасюка, позже трагически погибшего. С русской поэзией дело обстояло предсказуемо: золотая классика девятнадцатого века, суженный до подцензурной ортодоксии век Серебряный, из более современного — Пастернак, Вознесенский, Тарковский, Левитанский, Окуджава.

Когда во мне проснулся отрок,

Я стал --">