Анастасия Юрьевна Скорикова - Стихи

юго-западный теплый ветер.

* * *

Не обманывают только сны…

Г. Иванов

Там сердце падало, а за спиной

в затылок горячо дышали: «Ася…»

Подумать не успела — что со мной? —

ведь здравый смысл туда не допускался.

Нырнув в объятья, как в зеленый пруд,

мы плавно шли на дно глубокой лени.

Лишь сны правдивы… Хоть они не лгут!

Как сладок плен запретных сновидений!

* * *

Люблю я зиму, но не эту — ту,

сулящую глазам и сердцу отдых:

голландских подмастерьев желторотых

пейзажей роскошь, быта нищету

на временем обветренных полотнах.

Здесь мягок свет и мир не так жесток…

Танцуя от уютной жаркой печки,

невдалеке от Бога человечки

оравой дружной вышли на каток,

вода для них заледенела в речке.

Здесь, заметая крыши, башни, снег

застыл в обворожительном полете,

задорный смех завис на звонкой ноте,

и конькобежец, замедляя бег,

за рамки ускользая, стал бесплотен.

ИДИОТ

Закрой, прошу, роман, какие нынче книжки!

Двумерный дуализм — для психики урон.

Героя Львом назвав, фамилию дать Мышкин —

ведь даже не смешно — по мне, так это слишком

дешевая игра, плохой оксюморон.

Насильно вовлечен  в сплошные передряги,

он все же остальных пытается понять,

идет навстречу им, исполненный отваги,

душевного тепла, пьянящей слезной влаги,

но каждый новый шаг — лишь гибели печать.

Тут хочешь или нет, а станешь идиотом,

тем паче что одно безумие окрест.

Контекст, как вену вскрыв, слинять бы черным ходом,

уплыть бы по реке с весенним теплоходом.

Но автор — это Бог, и Он дарует крест.

* * *

Если, как герой Марселя Пруста,

под осенним солнцем догорая,

в прошлое уйти, всмотревшись грустно

в густо отцветающие  чувства,

в поисках потерянного рая,

то найдешь единственное место —

где ты счастлив был, о том не зная,

где так много было не известно, —

там в саду у старого сарая

ящик для игрушек открывая.

* * *

В тот сумрачный лес, где гуляет насупленный Фрейд,

сбежавший от смерти с пронырливой прытью паучьей,

во тьму подсознанья, где кажется истиной бред,

и я проскользну по тропинке в завалах дремучих,

пройду, продираясь сквозь иглы сосновые, сучья,

и, тайных надежд собирая духмяный букет,

с самою собой повстречаюсь в обличии лучшем —

божественном, но оставляющем выжженный след.

МОНОЛОГ

Что-то бубнила себе под нос, горячо шептала,

прижимаясь к еловой щетине, к небритой родной щеке,

в рифму и невпопад — во сне, натягивая одеяло,

а чаще — по ходу дела, с поклажей и налегке.

Боялась не успеть сказать, боялась, что не расслышит,

не оценит запредельную преданность — те слова,

которые окрыляют, поднимают всё выше и выше,

оправдывают жар и трепет, возвращая на них права.

С теми, кто был со мной, с теми, кого любила,

с ветром балтийским, с рекой полноводной, с лесной тропой,

даже когда отворачивалась и молчала, я говорила,

думая, что с Богом, оказалось — сама с собой.

ФОРЕЛЬ

Ныряя в мутную воду истории, не всякий поймет

почему эта местность зовется до сих пор «Форелью».

Крупная рыба ушла глубоко под лед,

вместе с ней и другие, хлопнув прозрачной дверью.

Под облупленной краской ДК скрывается особняк

Щербатова, переделанный в психбольницу,

она же, в двадцать втором, вставая под красный флаг,

носила имя Огюста Фореля — психиатра и ясновидца,

которому, как ни странно, нравился социализм,

наравне с эсперанто, c гипнозом и трезвой шуткой.

Какая-то защищенность была, радовал классицизм —

приют для заблудших душ, отчаявшегося рассудка.

Теперь в корпусах обитают нормальные. Сквер

и заглохший фонтан во дворе больше не служат раем.

Но, приглядываясь к жильцам, видишь: каждый на свой манер

истеричен, безумен, попросту — невменяем.

* *

--">