Александр Трифонович Твардовский - Василий Тёркин

пета-перепета,

В иных стихах она все лето

Бушует будто бы, сирень.

1965

«Как неприютно этим соснам в парке…»

Как неприютно этим соснам в парке,

Что здесь расчерчен, в их родных местах,

Там-сям, вразброс, лесные перестарки,

Стоят они – ни дома, ни в гостях,

Прогонистые, выросшие в чаще,

Стоят они, наружу голизной,

Под зимней стужей и жарой палящей

Защиты лишены своей лесной.

Как стертые метелки, их верхушки

Редеют в небе над стволом нагим.

Иные похилились друг ко дружке,

И вновь уже не выпрямиться им…

Еще они, былую вспомнив пору,

Под ветром вдруг застонут, заскрипят,

Торжественную песнь родного бора

Затянут вразнобой и невпопад.

И оборвут, постанывая тихо,

Как пьяные, мыча без голосов…

Но чуток сон сердечников и психов

За окнами больничных корпусов.

1965

«Как глубоко ни вбиты сваи…»

Как глубоко ни вбиты сваи,

Как ни силен в воде бетон,

Вода бессонная, живая

Не успокоится на том.

Века пройдут – не примирится, —

Ей не по нраву взаперти.

Чуть отвернись – как исхитрится

И прососет себе пути.

Под греблей, сталью проплетенной,

Прорвется – прахом все труды —

И без огня и без воды

Оставит город миллионный.

Вот почему из часа в час

Там не дозор, а пост подводный,

И стража спит поочередно,

А служба не смыкает глаз.

1965

«Чернил давнишних блеклый цвет…»

Чернил давнишних блеклый цвет,

И разный почерк разных лет

И даже дней – то строгий, четкий,

То вроде сбивчивой походки —

Ребяческих волнений след,

Усталости иль недосуга

И просто лени и тоски.

То – вдруг – и не твоей руки

Нажимы, хвостики, крючки,

А твоего былого друга —

Поводыря начальных дней…

То мельче строчки, то крупней,

Но отступ слева все заметней

И спуск поспешный вправо, вниз,

Совсем на нет в конце страниц —

Строки не разобрать последней.

Да есть ли толк и разбирать,

Листая старую тетрадь

С тем безысходным напряженьем,

С каким мы в зеркале хотим

Сродниться как-то со своим

Непоправимым отраженьем?..

1965

«Ночью все раны больнее болят…»

Ночью все раны больнее болят, —

Так уж оно полагается, что ли,

Чтобы другим не услышать, солдат,

Как ты в ночи подвываешь от боли.

Словно за тысячи верст от тебя

Все эти спящие добрые люди

Взапуски, всяк по-другому храпя,

Гимны поют табаку и простуде, —

Тот на свистульке, а тот на трубе.

Утром забудется слово упрека:

Не виноваты они, что тебе

Было так больно и так одиноко…

1965

«День прошел, и в неполном покое…»

День прошел, и в неполном покое

Стихнул город, вдыхая сквозь сон

Запах свежей натоптанной хвои —

Запах праздников и похорон.

Сумрак полночи мартовской серый.

Что за ним – за рассветной чертой —

Просто день или целая эра

Заступает уже на постой?

1966

«Погубленных березок вялый лист…»

Погубленных березок вялый лист,

Еще сырой, еще живой и клейкий,

Как сено из-под дождика, душист.

И Духов день. Собрание в ячейке,

А в церкви служба. Первый гармонист

У школы восседает на скамейке,

С ним рядом я, суровый атеист

И член бюро. Но миру не раскрытый —

В душе поет под музыку секрет,

Что скоро мне семнадцать полных лет

И я, помимо прочего, поэт, —

Какой хочу, такой и знаменитый.

1966

«Просыпаюсь по-летнему…»

Просыпаюсь по-летнему

Ради доброго дня.

Только день все заметнее

Отстает от меня.

За неясными окнами,

Словно тот, да не тот,

Он над елками мокрыми

Неохотно встает.

Медлит высветить мглистую

Дымку – сам не богат.

И со мною не выстоит,

Первым канет в закат.

Приготовься заранее

До конца претерпеть

Все его отставания,

Что размечены впредь.

1966

«Есть имена и есть такие даты…»

Есть имена и есть такие даты, —

Они нетленной сущности полны.

Мы в буднях перед ними виноваты, —

Не замолить по праздникам вины.

И славословья музыкою громкой

Не заглушить их памяти святой.

И в наших будут жить они потомках,

Что, может, нас оставят за чертой.

1966

«Который год мне снится, повторяясь…»

Который год мне снится, повторяясь

Почти без изменений, этот сон:

Как будто я, уже с войны вернувшись,

Опять учиться должен в --">