Светлана Васильевна Кекова - Не наяву и не во сне

Ведь олень, как сказано, жаждет потоков водных,

а душа томится в метаньях своих бесплодных.

Ах, душа-криница с прохладной водой разлуки,

а любовь — синица, но тоже не дастся в руки,

и наказан дух за пристрастье к мечам и латам,

и сияет осень речным хрусталём и златом.

4.

Не презирай дыхания отцов,

их отзвучавших мыслей и желаний,

смотри: бредущих к водопою ланей

остановил какой-то странный зов.

Он прозвучал, как памяти призыв,

и медленно рассеялся в пространстве,

и плачут о своём непостоянстве

соцветия рябины, ветви ив.

И если плачешь ты, прими скорей

простое, но целительное средство:

не предавать последнее наследство —

рыдания и муки матерей.

Покуда я о жизни речь веду,

над миром солнце всходит и заходит,

и плачет Суламифь, и молча бродит

царь Соломон в ореховом саду.

5.

Имя — свежая рана

или спрятанный шрам…

Нина, Вера, Татьяна,

Алла, отрок Иван.

Рана тянется к ране,

плачет небо, дрожа:

— Где купцы и крестьяне,

лесники, сторожа?

— Стал строитель и плотник

горстью букв на листе,

как израильский сотник,

что стоял при кресте.

Пусть ночуют солдаты

в неизвестных местах,

не стираются даты

на незримых крестах.

Кто не значился в списках.

тот живёт без затей

в поминальных записках

наших бедных детей.

6.

Не наяву и не во сне,

не в жизни, не в кино

тащил отшельник на спине

пшеничное зерно.

Летел орёл — и был таков,

лев рыскал — и пропал.

И семь железных башмаков

отшельник истоптал.

Но он внезапно занемог

в пустыне у скалы:

его, наверно, сбили с ног

воздушные валы.

Дополз отшельник до реки,

как камень, лёг на дно…

И вот сквозь кисть его руки

растёт — рассудку вопреки —

пшеничное зерно.

* * *

Я б хотела сюжет сочинить о любви —

и с небесных высот начинается спуск,

и опять на шершавой ладони земли

появляется странное слово «моллюск».

Известковая башенка, свиток морей,

испещрённый рисунками знаков и нот —

словно царственный барс среди прочих зверей

или чистый алмаз среди горных пород.

Всё, что было, прошло, как проклятье и грех,

всё свершилось — и словом оправдана плоть, —

будь ты ангел, моллюск или грецкий орех,

горсть воды ключевой или снега щепоть.

Будь ты солнечный луч иль случайный ожог,

иль с заоблачных круч непонятный прыжок,

или ветер в эфире, полёт и разбег,

или слово о мире — живой человек…

* * *

В страну отражений, в отчизну ничью

бумажный кораблик плывёт по ручью.

Прозрачный поток берегами зажат,

над острой осокой стрекозы дрожат.

А в небе, где солнца пылает костёр.

бумажный журавлик крыла распростёр.

Так жизнь человека, простая на вид,

заплачет, увянет, утонет, сгорит,

но в землю забвенья, на самое дно.

бесшумно горчичное ляжет зерно…

* * *

Используя энергию страстей

и притяженье трещин и провалов,

я попадаю в царство минералов

и временем обглоданных костей.

В лесу прекрасно-искажённых лиц,

средь каменно-растительных радений

безумствуют во впадинах глазниц

дрожащие стрекозы сновидений.

Беззвучного страдания эмир,

жестокий царь окаменевшей крови,

ты ль звал меня на этот странный пир

молчанья, воплотившегося в слове?

Тебя ль обвил любви прохладный лён,

лён белоснежный, лён голубоглазый —

и ты свернул пространство, опалён

всего одной непоправимой фразой?

* * *

Три памяти, три крови, три любви:

Одна тоскует в сердце юной девой,

Другая смотрит грозной королевой

И заставляет прихоти свои

Нас исполнять. И мы, её рабы,

В слезах целуем узкий след судьбы.

Но третья --">