Светлана Васильевна Кекова - Пленение инеем

края каким-то нездешним сияньем.

Веселится ребенок и зеркальце держит в руке,

зная смысл Благодати, не ведает буквы Закона…

И не видит дитя, что на пыльном лежит чердаке

из разрушенной церкви спасенная дедом икона.

8

Мой ангел был мне дан, когда пришла весна,

прилипла к сапогам кладбищенская глина,

трава была нежна, вода была пресна,

и набивали цвет крыжовник и малина.

Мой ангел был нездешним светом осиян,

он был изображен с мечом и эдельвейсом.

Еще шумел в крови великий океан,

и сердца стук звучал, как стук колес по рельсам.

Но огнь, вода и Дух преобразили плоть,

и стала вновь земля лишь бренной оболочкой.

Еще я научусь слагать персты в щепоть —

и сжалится Господь над капитанской дочкой.

9

Жизнь наша бедная — жалость и милость.

Ива к холодной воде наклонилась.

Плачет, голубка, а ветка одна

хочет коснуться песчаного дна.

В тихом сиянии, в центре вселенной

молится ива в одежде смиренной,

видит сияющий звездный поток,

плачет, надев свой узорный платок.

Плачет о тех, кто с войны не вернулся,

в гибель свою с головой окунулся,

в вечность ушел — и Господь их простил,

Кровью Своей перед сном причастил.

Как же слезам покаянья не литься,

как об усопших живым не молиться,

как не дарить им любовь и тоску

иве-красавице, ветром колеблемой,

воздуху стылому, птице серебряной,

дереву, камню, речному песку?

10

Будет куст рябиновый пылать,

дань отдав возвышенному слогу…

Дорогие, что вам пожелать —

Ангела-хранителя в дорогу?

За земные тяжкие труды

вы уже рукой коснулись неба.

Вам награда — блеск речной воды

и знакомый вкус ржаного хлеба.

11

Нам с тобою к лицу слабый отсвет любви и страданья.

День подходит к концу, наступает пора увяданья.

Это в келью души открывается тайная дверца…

Здравствуй, тихий закат моего непокорного сердца!

Я не знаю, о чем в небе птицы кричат, улетая,

как листва, на деревьях сквозит красота золотая,

нам ее не понять, мы еще не простились с весною,

и кого мы пленять будем инеем, льдом, белизною?

Нам пора хоронить то, что умерло в юности, в детстве,

кто нас будет винить в незаслуженном, горьком наследстве?

И сережки ольхи тихим светом горят на рассвете.

За былые грехи наши бедные молятся дети.

Вновь сияет луна там, на дне опрокинутой чаши.

От тяжелого сна отдыхают родители наши,

и тоскуют о нас, и лицо закрывают руками,

талым снегом, листвой, испареньями рек, облаками…

--">