Ирина Васильевна Василькова - Акустика дальнего шторма

морскую прогулку решившись в поисках корма.

Над вскипающей памятью туча встает стеной,

обломки кораблекрушения за спиной,

не взлетай, подруга, останься, побудь со мной —

эти медные пряди

заслоняют вспухающий горизонт.

Наливается бурей великий Понт,

ветер ломает хлипкий парижский зонт

и слоится в листах тетради.

Мураши песка, несомого воздухом, бегут по ногам.

Смылись пляжники, дельфины ушли к другим берегам,

даже чаячий истончился гам —

и лишь мы с тобою,

с жизнью, висящей на волоске,

с недоправленной рукописью в рюкзаке,

увязая в береговом песке,

рвем вдоль прибоя.

А над скопищем мифов, рифов,

устричных банок, колючих звезд

однозначным подарком, исчерпывающим ответом

вдруг встает из воды тройной семицветный мост

и в сетчатку бьет сумасшедшим спектральным светом.

* * *

Новорусский глянец чужих надгробий

и гламурных роз смоляные пятна…

Из пространства призраков и подобий

мне тебя уже не вернуть обратно.

Не гляди доверчивой Эвридикой —

каменеет глина, гордясь трофеем.

Над холмом зеленым стою с гвоздикой

рядом с горьким, оглохшим, седым Орфеем.

Сколько слез ни вылей — все будет мелко,

под лопаткой горит ледяное жало.

…И душа твоя кладбищенской белкой

мне легко дорогу перебежала.

* * *

В новом пейзаже звучишь, как в другом регистре.

Перебой, пауза — белое солнце тлеет,

робкая музыка выжидает, подобно искре,

а потом огнем вызревает, выжигает пепел, смелеет

и, взрываясь жарким ветром в разрушенной колоннаде,

раскаляя лады ветхих дворцов и башен,

насилует флейту Эола дивного звука ради,

с которым сольешься — никакой уже мрак не страшен.

Укрупняя масштабы того, что казалось малым,

низводя золотой запас к нулевой отметке,

красный тяжелый вал мчится по желтым скалам,

пережевывая обломки, камни, живые ветки,

и, зайдясь в пылающем выдохе пролетевшего суховея,

утратив содранные лохмотья, безумная и нагая,

я смотрю ему вслед и даже понять не смею,

что эта музыка тоже моя — но совсем другая.

………………………………………………..

А потом визжит бриз в парусах песчаной фелуки,

выдувает легкий мотив, без натуги скользящий в гору,

и я, принимая флейту на вытянутые руки,

посвящаю ее острокрылому богу — Хору.

* * *

Ты — человек, а я — растение

(и мой намек не так уж мелок!) —

таинственное средостение

космических часов и стрелок.

Круги годичные разложены

по четвертушкам циферблата —

живу, горю зеленой кожею,

но знаю, что грядет расплата.

И, холода угрюмой родины,

как обморок, перемогая,

не думаю о веснах пройденных,

а жду, когда придет другая.

Круг миновал — живая, новая,

лишь чуть побитая морозом,

стою, как дерево терновое,

подставив ветви цветоносам.

Вспять приникая к темной сладости

таинственных корней крестьянства,

упрямо взращиваю радости

терпения и постоянства.

О, терпкие приобретения,

плодов осеннее паденье!

Ты — человек, а я — растение.

(Фатальное несовпаденье.)

* * *

ртутною тяжестью прожигая

шелковый кокон земных кругов

так и уйду как пришла нагая

в черные недра без берегов

вниз и вперед наугад мгновенно

через проломы в земной коре

кровью сквозь поры рудой по венам

и успокоюсь в земном ядре

чтобы окутавшись первородной

плотью спрессованного огня

стать наконец навсегда свободной

там где давно уже ждут меня

* * *

Мудрая черепаха с душой летучей,

ледяная глыба с кровью горячей —

сращение странное — но и этот случай,

если вдуматься, можно считать удачей.

Какая выпала карта, какая карма —

в небесной комбинаторике не бывает лишним

никакой расклад. Нарастает жар мой —

за концы одного луча держимся со Всевышним.

Это все изнанка, дрожь, сердцевина плача,

а снаружи панцирь, броня, костяная птица.

Под щит ледяной отростки нежные прячу,

коллапсируя, --">