Велимир Хлебников - Том 3. Поэмы 1905-1922

ужель не мог?»

И пожатьем узко-белым

Сквозь рыдающие всхлипы ей ответит ве<т>ер в белом,

Шевеля упавших кипы:

«Жизнь одна у нас – ужели

Мы не в праве, мы не можем,

Только волны посвежели,

Припадать к холодным ложам?

Имя бога призывая,

В час истомы и досуга,

Вспомни, вспомни, дорогая,

Вспомни, вспомни, о подруга!

Разве я тебя заставил,

Разве я тебя принудил

Счастья плод сорвать без правил,

Как могучий случай судил?»

Но она ответит: «Нет!

Нет, речистый, не сумеешь

Лани вынуть медный вред,

Только холодом повеешь!»

И она заплачет снова,

Слышны стоны сквозь платок.

Он же верх гребня резного

Прочь срывает, как цветок.

Он гребет сильнее веслами

Прямо к берегу к крутому,

Где за елями за рослыми

Пещеры манят их истому.

Но она моленьям звонким

Не ответствует, глуха,

И в ответ на просьбу к гонкам

Смотрит прямо и суха.

Видит друга иль не видит?

Любит или ненавидит?

Он, ее хулой обидя,

С нею рядом страшно сидя,

Страстны речи лепеча,

Умоляя и крича,

Хочет мысль ее прочесть,

Хочет месть ее отвесть.

Но, угрозою полна,

Отодвинувшись врозь снова

К краю легкого челна,

Она шепчет страсти слово:

«Если эта жизнь обманет,

– О, несчастье, о, беда!»

В нем ее ничто не манит.

(Очи страшного суда.)

Челн о волны бился валок,

Билась вольная волна.

Он был, плача тихо, жалок.

Она грустию полна.

И потом уходит гордо

Поправляя волоса,

По тропинке горной твердо,

Где белеют паруса.

Чтоб с чела того утеса,

Где поет и воет плесо,

Где гнездуют ястреба,

Тело слабое неслося

В влаги вольные гроба.

Он обернулся, молвив: «Прощай.

О солнце, ее не освещай.

Сокройся и падай, печальное, в море,

Сокройтесь и волны, свидетели горя!»

Алчак хранит святую тайну

Ее ужасного конца.

А юноша… он не случайно

Бежит любезного венца…

<1908>

(обратно)

Журавль^*

В. Каменскому

На площади в влагу входящего угла,

Где златом сияющая игла

Покрыла кладбище царей,

Там мальчик в ужасе шептал: «Ей-ей!

Смотри, закачались в хмеле трубы – те!»

Бледнели в ужасе заики губы

И взор прикован к высоте.

Что? Мальчик бредит наяву?

Я мальчика зову.

Но он молчит и вдруг бежит – какие страшные скачки!

Я медленно достаю очки.

И точно: трубы подымали свои шеи,

Как на стене тень пальцев ворожеи.

Так делаются подвижными дотоле неподвижные на болоте выпи,

Когда опасность миновала.

Среди камышей и озерной кипи

Птица-растение главою закивала.

Но что же? скачет вдоль реки в каком-то вихре

Железный, кисти руки подобный, крюк.

Стоя над волнами, когда они стихли,

Он походил на подарок на память костяку рук!

Часть к части, он стремится к вещам с неведомой еще силой –

Так узник на свидание стремится навстречу милой!

Железные и хитроумные чертоги в каком-то яростном пожаре,

Как пламень, возникающий из жара,

На место становясь, давали чуду ноги.

Трубы, стоявшие века,

Летят,

Движениям подражая червяка,

Игривей в шалости котят.

Тогда части поездов, с надписью «для некурящих» и «для служилых»,

Остов одели в сплетенные друг с другом жилы.

Железные пути срываются с дорог

Движением созревших осенью стручков.

И вот, и вот плывет по волнам, как порог,

Как Неясыть иль грозный Детинец, от берегов отпавшийся Тучков!

О, Род Людской! Ты был как мякоть,

В которой созрели иные семена!

Чертя подошвой грозной слякоть,

Плывут восстанием на тя иные племена!

Из желез

И меди над городом восстал, грозя, костяк,

Перед которым человечество и все иное лишь пустяк,

Не более одной желез.

Прямо летящие, в изгибе ль

Трубы возвещают человечеству погибель.

Трубы незримых духов се! поют:

«Змее с смертельным поцелуем

Была людская грудь уют.

Злей не был и --">