Сайге - Горная хижина

Сайге Горная хижина

Предисловие

По дороге странствий волей или неволей кочевали многие поэты. Как вечные странники остались в памяти людей китайский поэт Ду Фу, таджикский поэт Саади. Дорога служила источником вдохновения. В стихах Саади звучат караванные колокольчики^[1]. Посох в руке, изголовье из травы, узкая тропа через горы, — так странствовали японские поэты. Впервые образ поэта-скитальца создал в Японии Сайге.

Человек необычной судьбы, Сайге оставил дворец ради горной хижины.

Книга его стихов "Горная хижина" прославлена в японской поэзии. О нем уже вскоре после его смерти стали создавать легенды. Художники в сюитах картин на свитках изображали его странствия. К местам, некогда им воспетым, совершались паломничества. И даже теперь, спустя восемь веков, Сайге четко и ясно выступает из глубин средневековья. Так навечно запечатлен орлиный профиль Данте. И так же, как Данте, Сайге до сих пор остается загадкой, несмотря на кропотливые изыскания многих исследователей.

Поэзия его кристально ясна и проста, но вмещает в себе сложнейший мир мыслей и чувств. Буддийский монах, он был влюблен в красоту природы до одержимости. Натура страстная, мятущаяся, он стремился к спокойному созерцанию, но исторические бури постоянно мешали этому. Певец печали, сумерек, одиночества, — писал стихи о детских играх.

Бежал от людей и тянулся к ним. Воин по происхождению — ненавидел войну. Изобразил мучения буддийского ада, а по существу — бедствия своего времени. Но Сайге не мог бы написать на вратах ада: "Оставь надежду навсегда". Он верил, что даже на дно геенны может сойти милосердие, несущее свет.

Сайге — поэт мысли, но даже достигая больших философских глубин, равнодушно мыслить он не может. Его картины природы, в сущности, — "пейзаж души". Скорбь Сайге пронзительна, радость постижения красоты обжигает болью. Но даже доведенное до предела напряжение чувств разрешается в стройной гармонии, классически уравновешенной.

***

Японская лирика достигла в XII веке высокой степени совершенства. Поэтическая мода того времени требовала изощренного искусства версификации, "техницизма". Стихотворец, подобно атлету, должен был как бы напрягать свои мускулы: сложнее, еще сложнее!

Сайге противопоставил моде простоту, очень непростую. Стихи его словно выливаются из сердца, естественно, с внутренней свободой, им не нужны украшения, призванные замаскировать подражательность и пустоту.

"Сайге творил стихи, а другие их сочиняли", — сказал о нем его младший современник, знаток поэзии и сам замечательный поэт Фудзивара-но Садаиэ (1162–1241).

"Он не искал словесных украс, но говорил ясно и точно, вот почему так легко слушать его стихи". Эти слова высокой похвалы принадлежат Дзюнтоку-ин, поэту, жившему веком позже.

Творчество Сайге питало собой всю последующую японскую поэзию. Многие талантливейшие поэты считали себя его учениками. А быть учеником Сайге не значило подражать ему, для этого Сайге слишком неповторимо самобытен. Это значило — жить для поэзии.

Двенадцатый век — "смутное время" Японии, переломное и бедственное. Сайге "посетил сей мир в его минуты роковые".

В стране шла борьба за власть между старой родовой знатью и военными феодалами. Военные феодалы тоже разделились на два противоборствующих лагеря.

Оплотом аристократии был старый культурный центр страны с блещущей великолепием столицей Хэйан (ныне г. Киото). Главным оплотом военных феодалов — Северо-восток. Грубые и боевитые самураи в глазах утонченных аристократов — "восточные варвары". Но именно на этих "восточных варваров" работали силы истории. Крестьяне, задавленные непосильными поборами, бросали свои наделы и вливались в самурайские дружины.

Стремительно шла к закату прославленная в истории японской культуры хэйанская эпоха (IX–XII вв.). Конец ее отнюдь не мирный, прошлое уходило в судорогах и крови.

В пламени пожаров и междоусобиц гибнут дворцы, наполненные сокровищами искусства, зарастают травой, потому что хозяева скрылись неведомо где. Вместо раззолоченного экипажа ценится конь под седлом: он поможет в бою, бегстве и скитаниях.

Высшие сановники, князья церкви, даже императоры узнали тяготы жизни: бесприютность, ссылку, забвение.

Ужасны народные бедствия: огонь и меч, голод, моровые поветрия косили людей. Земля дрожит, море выплескивается на берег, словно --">