Авром Суцкевер - Стихи

Заныло вдруг сердце: никак не свершить нам

Последнюю волю Пустынного Рода.

Иосифа кости еще не остыли,

А мы их забыли под пеплом местечек,

И с ними — молитвы, и сказки, и были,

И вечный огонь просторечных словечек.

Иосифа кости — и тут, под песками,

И там, под землей мазовецкого поля, —

Остались друг другу они чужаками,

Как нож они режут, блестят как уголья.

И не увидите дождя

Не увидите ветра и не увидите дождя,

а долина сия наполнится водою.

4 Цар., 3, 17-18

Не видно дождя, нет ни тучки над нами,

В огне по пескам бред бредет наугад, и —

Потоки несутся со скал скакунами,

Галопом, гоп-гоп, по костлявому вади!

Куда? Их в засаде держала округа.

Теперь они, вязи гранита взрезая,

В лоб, наперерез атакуют друг друга,

Алмазным кинжалом друг друга пронзая.

Не долго продлилось их сочное время.

Исчезли. Но вади хранит их приметы:

Травинки, от влаги проросшее семя,

Зеленые, длинные шлейфы кометы.

Рас-аль-Накиб^[4]

Из блещущей пряжи созвездий плетома,

Сеть ночи ныряет c небесного ската,

Цепляет за острые скалы Эдома

И ловит их искры в заливе Эйлата.

Поймала, и кто-то ее выбирает,

Опять опустилась и черпает снова

В разломах Мидьяна и снова ныряет,

Теперь — на ловитву поэта и слова…

Вот-вот — и поймала. Со словом лечу я

В сети, что из пряжи созвездий плетома,

Под нами молчанья снуют, слов не чуя,

Над — Красное море и скалы Эдома.

Олени у Красного моря

Закат не сдается, все тлея и тлея

На море, и входят, изысканно кротки,

В чертог водопоя, невинно алея,

Олени — унять пересохшие глотки.

Бросают на берег шелко́вые тени,

Склоняют скрипичные длинные лица

И лижут прохладные кольца олени,

Чтоб так в тишине с тишиной обручиться.

Напились и — прочь. На песке остаются

Следы, розовея. И входят в печали

Олени заката, и пьют не напьются

Молчанием тех, что уже убежали.

Скелет корабля

Кораллы, моллюски скрывали века́ми

Скелет корабля, что служил Соломону,

Но волны его оживляют губами,

В песке он тоскует по водному лону.

И пальма над ним словно мачта под ветром,

Сцепляются кости, сплетаются тросы,

И движется он по песку метр за метром…

И — Б-же! — на нем оживают матросы.

Песок они веслами пенят, как воду.

Вот — Красное море, два шага, не боле…

Проклятье! Не сдвинуться им ни на йоту.

Стоят они там, где стояли дотоле.

Эйлат

Волна красноморская нынче хвалила

Себя на глазу голубом до заката:

«Ходили по мне корабли, что светила,

В Израиль везли груз офирского злата.

Теперь завлекают пловцов они в море,

И те возвращаются лишь в сновиденья…»

— Волна, корабли эти встретишь ты вскоре,

Поднимут они паруса Воскрешенья.

Тогда поплывут с ними в разные страны

И притчи царя, и синайская лира,

А в край, где белеют Иакова станы, —

И жемчуг приязни, и золото мира.

Последняя линия

Темнеет. Последняя пра-, перволиния,

Чиста, неподдельна, бежит в лихорадке,

И, то розовея, а то бледно-синяя,

Меня поучает, дрожа на сетчатке:

— Последняя — первая. В беге — покой мой.

И если б мой ритм не заполнил пусто́ты

В тебе, этой дрожи, исконной, искомой,

Найти бы не смог никогда, ни за что ты.

— Права ты, тебя восхвалять не устану,

Искрятся во мне от щедрот твоих крошки.

Но чуть только пылью мерцающей стану,

Куда унесут мою дрожь твои дрожки?

Гора Синай

Укажет перстом на Синай тишина мне,

Но я не взойду на него, хоть ты тресни.

Домой убегу, где нет камня на камне!

Еще заклюют меня до смерти песни…

А может, отброшу сомнения прочь я

И в --">